фигура, средний рост, он скорее жилистый, чем сильный. Еще слишком молод, чтобы бриться. Лицо бледное; он борется с напряжением и страхом. Это вполне понятно.
«Добро пожаловать в мой мир», — думает мужчина, но не произносит этого вслух. Он не расположен быть приветливым.
— Нет, она просто ушла. Я ее никуда не отсылал. Я ничего не знал, пока не вышел отсюда. И, кроме того, только я чувствую… что бы это ни было. Если вы опасны, ей незачем здесь находиться.
— Опасен? — На это он улыбается. — Ты ничего не понимаешь. Я сказал, что не стану вас убивать, но есть другие, которые могут иначе смотреть на ваше присутствие.
— Я знаю, что ничего не понимаю. Но что означает «мое присутствие»? Мое присутствие где? — Он замолкает, чтобы взять себя в руки, так как повысил голос. — И почему я не знал, что вы здесь, пока не вышел на улицу? Вчера я…
На этот последний вопрос он решает ответить.
— Я проявил неосторожность. Я закрылся от тебя после вчерашней встречи в монастыре, но я думал, что ты уже ушел, и поэтому снял защиту.
— Я действительно ушел. Даже не знаю, почему вернулся в кафе. Я уже почти пересек базарную площадь.
— Значит, ты сильнее, чем тебе известно.
— Мне ничего не известно, — возражает мальчик. Теперь его голос звучит тише, но более напряженно. Возникает смутное ощущение, что кто-то был похож на этого паренька, много лет назад. Но слишком давно это было. Он бывал здесь так много раз.
Нед Марринер откинулся на спинку, сложил руки на груди, словно защищаясь.
— Я понятия не имею, кто вы такой и что произошло со мной сегодня или происходило вчера, если вы слышали, как мы это обсуждали.
Он кивает головой. Гора.
— Так что же все это значит? — требовательно спрашивает парень. Ему никак не следует разговаривать таким тоном. — Вы сказали, что мы — случайность, не играем никакой роли, но вы пошли за нами или ждали нас.
Кажется, он умен.
— Пошел вчера, ждал только что. Надеялся на случай, что вы вернетесь.
— Но почему?
Официант остановился неподалеку. Мужчина подал знак повторить напитки для каждого из них.
В нем пробуждается легкое любопытство. Кажется, у него еще осталось немного любопытства.
— Ты не чувствуешь себя безрассудным, допрашивая меня вот так?
— Я до смерти боюсь, если хотите знать правду.
— Но это неправда, — возразил он. Кого же этот мальчик ему напоминает? — Ты вернулся обратно по собственной воле, ты требуешь у меня ответов. И в то же время ты знаешь, что я высек ту статую восемьсот лет назад. Нет. Ты испуган, но не поддаешься страху.
— Возможно, мне следует ему поддаться, — несчастным голосом произносит мальчик. — И это не статуя, это женщина.
Быстрая, знакомая вспышка гнева. Ощущение вторжения, нарушения прав, грубых ног, топчущих нечто настолько личное, что не передать словами.
Он заставил себя не обращать внимания. По современным стандартам этот парень еще ребенок. В прошлом он мог в этом возрасте быть уже военачальником. Его можно было бы вызвать на бой, убить. Ему уже приходилось убивать детей.
Мир изменился. Иногда ему приходилось жить во времена перемен. Он приходил и уходил, вплетенный в сложной узор времен. Иногда ему хочется, чтобы это закончилось, но чаще он испытывает обжигающий сердце ужас, что это закончится. Можно беспредельно устать, испытывая эти чувства одновременно.
Официант возвращается: эспрессо, апельсиновый сок. Быстрые, привычные движения. Он ждет, пока официант уйдет.
И говорит, опять по-английски, чтобы сохранить конфиденциальность:
— Когда такое понимание приходит к тебе, оно может быть чем-то вроде якоря, средством от страха. Ты знаешь, что чувствуешь, знаешь, что это новое — в тебе. Страх из-за того, что ты не понимаешь — почему. Но ты уже не тот человек, каким был вчера утром. — Он сделал глоток эспрессо, поставил чашку и тихо прибавил: — И уже никогда им не будешь.
Возможно, так говорить жестоко; и ему это нравится, надо признать.
— Это тоже меня пугает.
— Могу себе представить.
Он вспоминает, как сам впервые почувствовал этого мальчика, как быстро принял решение. Они смотрят друг на друга. Мальчик опускает взгляд. Немногие долго выдерживают его взгляд. Он допивает свой кофе.
— Пугает или нет, но ты вернулся. Ты мог бы продолжать идти дальше. А теперь ты внутри.
— Тогда вы должны мне объяснить, внутри чего.
Снова вспышка гнева.
— Я ничего не должен. Осторожнее употребляй слова.
— Иначе — что?
Гнев противника на противоположной стороне столика, интересно. Он и правда уже отвык разговаривать так много.
— Иначе — что? — настаивает мальчик. — Вы меня зарежете прямо здесь? Снова вытащите кинжал?
Он покачал головой.
— Иначе я уйду.
Нед Марринер снова колеблется, затем наклоняется вперед.
— Нет, не уйдете. Вы не хотите уходить от меня. Вы хотите почему-то, чтобы я в этом участвовал. Что мы такого сказали, мы с Кейт, что вам необходимо было услышать?
Другой человек когда-то говорил с ним вот так. Это раздражающее воспоминание все еще не ушло. Это было сотни лет назад или тысячелетие назад? Он не знает точно; лица через столько времени стираются, но ему кажется, что того, другого, он убил.
Он смотрит через стол и понимает, что все-таки ошибся. Этот самоуверенный тон не похож на тон того, давнего голоса: с некоторым удивлением (снова) он видит, что мальчик готов расплакаться, хоть и старается это скрыть.
Он безуспешно пытается вспомнить, когда сам чувствовал нечто подобное. Слишком давно. Окутано туманом, быльем поросло.
Этот вызывающий гнев — гнев мальчика, в конце концов. Или в начале начал. Гнев против собственной беспомощности, невежества и юности. Он еще не взрослый и поэтому не обладает иммунитетом (мальчики верят, что взрослые им обладают) от боли, которую он чувствует.
Если бы он был другим человеком, он мог бы это как-то использовать. В конце концов, Нед Марринер подошел к границам этой истории, и возможно, даже станет ее орудием.
Но только орудием, не более того. Орудию не поверяют тайн, его не утешают. Пользуются тем, что подворачивается под руку. Он встает, бросает на стол несколько монет. Мальчик поднимает голову и смотрит на него.
— Не знаю, сказали ли вы что-то такое, что мне необходимо было услышать. Слишком долго рассказывать, и я не расположен это делать. Тебе лучше не знать, хотя тебе самому, возможно, так не кажется. Придется меня простить — или нет, как пожелаешь.
Затем он говорит (может быть, это ошибка, приходит ему в голову, пока он это говорит):
— Но я бы не ходил в Антремон в канун Белтейна.
Взгляд юноши вдруг становится острым.
— Вот в чем дело, да? — Нед Марринер уже не выглядит так, будто сейчас заплачет. — То, что сказала Кейт? О том месте?
