сражаться там было допустимо. Только более молодые кораны и иногда горстка шпионов ездили на юг в Люссан осенью вместе с купцами и артистами. Но в этой маленькой компании не было шпионов, в этом Таун был уверен. Молодые люди слушали почти с благоговением его раздраженный рассказ о том, как ветер помешал сделать более точный выстрел из лука на такое больше расстояние.
Возможно, они жалели, что сами не попытались сделать то же самое, размышлял он в ту первую ночь в придорожной таверне под шелест опадающих осенних листьев. Возможно, даже мечтали, будто им это удалось и они возвращаются к королю Адемару с невиданным триумфом. Молодым свойственно мечтать.
Двое коранов, как он решил во время поездки, возможно, думают или мечтают немного о другом. Он рискнул и поговорил с одним из них перед тем, как их пути разошлись. Оказалось, что его суждения верны; его затем и послали обратно, чтобы говорить с людьми. До того как они расстались и Таун поехал в Гарсенк, а другой коран ко дворцу в Кортиль, Таун привлек первого рекрута на сторону мятежного Блэза де Гарсенка. Акцент — вот что заставило его решиться. Можно с уверенностью утверждать, что человек из северных земель недоволен королем Адемаром.
Стоя сейчас на крепостной стене Гарсенка, он внезапно напрягся и подался вперед, слепо вглядываясь в туман. Он был густым, как туман над рекой, текущей в землю мертвых. Он ничего не видел, но ему показалось, что он услышал какой-то звук на поросшем травой пространстве между внешней стеной и сухим рвом.
Небо над другим замком, южнее, за горами, было в ту ночь безоблачно ясным, звезды сверкали подобно алмазам, а две луны сияли так, что деревья отбрасывали тени, сгибаясь под напором сирналя — резкого северного ветра, который налетел на долину и принес жестокое напоминание о грядущей зиме.
Во всех каминах Барбентайна горел огонь, и Синь даже в комнатах носила многослойную одежду из тонкой шерсти с меховой отделкой у ворота и обшлагов и отделанную мехом шапочку на голове. Она ненавидела зиму, всегда ненавидела, особенно когда дул сирналь, от которого у нее слезились глаза и ломило пальцы. Обычно они с Гибором к этому времени уезжали на юг, в Карензо, к Ариане и Тьерри, или в зимний дворец в Тавернеле. На юге всегда зимы были мягче, сирналь не так резко ощущался, долины закрывали горы и согревало дыхание моря.
В этом году все было иначе. Ей необходимо быть в Барбентайне, потому что этой зимой нельзя привычно укрыться за стенами замка, пока ветер носится по опустевшим полям. Происходят события, которые определят будущее для всех так или иначе. Собственно говоря, они происходят в эту самую ночь под ярким светом этих двух лун за горами, в Горауте. Интересно, что видят там Видонна и Рианнон, глядя вниз.
До крайности возбужденная, Синь не в состоянии была сидеть спокойно, а шагала по гостиной от одного камина до другого. Она понимала, что вызывает тревогу у своих фрейлин и почти наверняка у Розалы, которая тем не менее сидела спокойно, придвинув свое кресло поближе к огню, занятая шитьем. Синь задавала себе вопрос, как может эта женщина быть такой спокойной, понимая — а она действительно это понимала, — что поставлено на карту сегодня на севере.
В центре всего стоял Блэз де Гарсенк, как предвидела Беатриса почти год назад, когда они впервые осознали, что новый коран замка Бауд — более значительная фигура, чем казалось на первый взгляд. Гораздо более значительная. Графиня снова пожалела о том, что сейчас рядом с ней нет Беатрисы, что она находится на острове так далеко на юге, в море. Весь вечер Синь преследовали картины событий прошлого года, возникали в мерцающих язычках пламени. Ей иногда казалось, что она полжизни провела с этими картинками из прошлого. Но сейчас она думала не о Гиборе. Она вспоминала Бертрана на турнирном поле, когда северянин стоял перед павильоном Портеццы и дарил красную розу: «Возможно, мы все нашли в этом человеке больше того, на что рассчитывали», — сказал тогда Бертран.
Еще одна картинка возникла перед ее мысленным взором, воспоминание из жизни этого замка, тоже осенью, когда они вызвали всех купцов и коранов Гораута наутро после Аубри и сообщили им, что конфискуют их товары и отсылают их домой с ярмарки.
Уртэ де Мираваль хотел тогда казнить их всех, и Синь, охваченной тяжким гневом, пришлось бороться с таким же желанием. Подобные прецеденты уже имелись в прошлом. Каждый подданный страны нес личную ответственность за нарушение своим правителем перемирия. Именно Блэз посоветовал, даже настоял, чтобы купцов отпустили, и привел причины, почему надо это сделать.
— Мне сейчас пока еще нечего предложить Горауту, — сказал он серьезно в этой самой комнате перед тем, как все они спустились вниз, к ожидающим их купцам и коранам. — Они должны отправиться домой, зная, что я спас им жизнь, которую поставило под угрозу нарушение перемирия Адемаром. Они должны уехать домой и рассказать об этом. Вы сделаете мне такое одолжение? — Он помолчал. — Или мы не лучше тех, с кем пытаемся бороться?
Тогда Синь искренне гневалась на него, как смел этот гораутец так разговаривать с ней наутро после того, как столько ее людей было убито? Но она была правительницей страны, которой грозила смертельная опасность, а она всегда умела владеть своими чувствами, когда давала советы Гибору. Блэз прав, в конце концов решила она, и удовлетворила его просьбу.
Внизу, когда она вышла в зал к купцам, один из них стал громко протестовать против объявленной конфискации товаров, он совершенно не сознавал, что им всем грозит казнь в то же утро, хотя они так же ни в чем не повинны, как и жители деревни или жрицы Аубри. Этот человек громко возмутился во второй раз, потом в третий, он говорил запальчиво, без должной почтительности, перебил ее, когда она еще не закончила свою речь. Как ни странно, она даже была этому рада. Она кивнула Уртэ, который с надеждой смотрел на нее и только и ждал ее сигнала. Герцог де Мираваль хладнокровно заявил, что купца казнят. Тогда этот человек начал громко кричать, и дворцовые кораны быстро явились, чтобы вывести его из зала.
У Блэза был такой вид, словно он хотел возразить даже против этого, но сдержался, и охрана уволокла купца. Синь понимала, что необходимо дать всем понять еще одну вещь этим поступком; в конце концов, она уже давно правила страной, вместе с Гибором, а потом одна. Образ власти имеет очень больше значение: нельзя допустить, чтобы в Горауте думали, будто в управляемой женщиной Арбонне власть слабая и мягкая. Синь знала, что у них уже и так сложилось такое мнение. Нельзя оставлять их в этом заблуждении. Она сурово смотрела на Блэза и ждала, когда тот кивнет головой.
— Я не могу спасти этого глупца, — сказал он купцам и коранам Гораута. Правильные слова, все их запомнят. Он быстро учился. В то же утро того человека казнили, но чисто, не стали клеймить или ломать его; он был символом, а не нарушителем перемирия. Здесь, в Арбонне, они не такие, как те, с кем им предстоит сражаться. Она готова утверждать это до конца своих дней.
Все это случилось еще осенью, после сбора винограда, когда падали листья. Теперь, в эту холодную, ясную, сверкающую зимнюю ночь, она слушала, как сирналь стучится в окна, подобно духу мертвеца, и маленькими глоточками пила подогретое вино с пряностями, держа кубок обеими руками; его тепло успокаивало ее, как и вкус, и аромат вина. Две служанки сидели на скамьях у двери, обхватив ладонями полые серебряные шары, в которых тлели угольки. Бертран привез эту идею много лет назад, насколько она помнила, из путешествия в дикие края к востоку от Гётцланда. Он совершил множество подобных опасных путешествий в первые годы после смерти Аэлис.
— Он винит себя, — терпеливо повторял Гибор. — Мы ничего не можем с этим поделать.
Повнимательнее вглядевшись в этих двух девушек, Синь заметила, что Перретта, младшая, дрожит. Она нетерпеливо тряхнула головой.
— Во имя Риан, придвиньтесь ближе к огню, вы обе, — сказала она более раздраженным тоном, чем намеревалась. — Мне от вас не будет никакого толку, если вы простудитесь и умрете.
Конечно, это неправильно, ей не следует срывать свое настроение на окружающих. Но что еще ей остается делать? Она — старая женщина в холодном замке в Разгар зимы. Она теперь может лишь сидеть или стоять у очага и ждать, позволят ли им богиня и бог выиграть эту игру в кости, ставка в которой — жизнь множества людей и судьба двух государств.
Девушки испуганно поспешили повиноваться. Розала подняла глаза от своей вышивки и улыбнулась.
— Почему ты так спокойна? — резко спросила Синь. — Как ты можешь сидеть так спокойно?
