выходящие за рамки предсказуемого и рационального. Он был – и остался – человеком, который полагается на упорядоченное поведение и строит на нем свое существование и свое мышление. Нечто настолько маловероятное, как объединение факций друг с другом, делало его уязвимым, лишало опоры, словно корабль, который шторм сорвал с якоря.
Он уже был готов последовать совету своих самых старых советников в тот день. Сесть на маленькое судно в бухточке у Императорского квартала и бежать из ловушки, в которую превратился его Город. Этот глупый, нелогичный мятеж из-за небольшого повышения налогов и предполагаемых пороков квестора имперского налогового управления грозил погубить планы и достижения Целой жизни. Он был испуган и разъярен. Это воспоминание было гораздо ярче того, давнего, о зимней дороге в Город.
Он подошел к меньшему из двух главных дворцов и поднялся по широким ступеням. Стражники распахнули перед ним двери. Он помедлил на пороге, глядя вверх, на серо-черные тучи на западе, над морем, потом вошел во дворец и пошел посмотреть, бодрствует ли еще женщина, чьи слова спасли их всех в тот день, два года назад, или уснула – как грозилась.
Говорят, что Гизелла – дочь Гильдриха, царица антов – молода и даже красива, хотя последнее едва ли имеет значение для его планов. Очень возможно, что она могла бы родить ему наследника, но менее вероятно, что она действительно может стать альтернативой вторжению в Батиару. Если бы она приехала на восток, чтобы стать супругой императора Сарантия, анты сочли бы ее поступок предательством. Был бы назван преемник, или сам бы появился.
«Все равно преемники среди антов быстро сменяют друг друга, – подумал он, – мечи и яд быстро отсеивают претендентов». Это правда, что Гизелла стала бы предлогом для вторжения армий сарантийцев, сделала бы его законным. Это не пустяк. Можно не без основания ожидать одобрения верховного патриарха от имени царицы, а оно имеет вес среди родиан – и многих антов, – что изменило бы баланс сил в войне. Юная царица, другими словами, не совсем ошибается насчет того, что она могла бы для него значить. Ни один человек, который может похвастаться логикой и способностью к анализу и предвидению, не станет этого отрицать.
Женитьба на ней – если ее удастся вытащить из Варены живой – открыла бы поистине ослепительные возможности. А она в самом деле достаточно молода, чтобы родить, и не один раз. Да и он сам не так стар, хотя иногда и чувствует себя старым.
Император Сарантия приходит в апартаменты жены по внутренним коридорам, как всегда. Там он сбрасывает плащ. Солдат берет его у императора. Он сам стучит в дверь. Он искренне не уверен, что Алиана не уснула. Она ценит свой сон больше, чем он, – как и большинство людей. Он надеется, что она его дождалась. Сегодняшняя ночь была интересной – неожиданно интересной, он совсем не устал, и ему не терпится поговорить.
Кризомалло открывает дверь и впускает его в самую центральную из комнат императрицы. Здесь четыре двери. Архитекторы превратили это крыло в лабиринт из женских спален. Он и сам не знает, куда ведут все эти коридоры и ответвления. Солдаты остаются за дверью. Здесь горят свечи, это намек. Он поворачивается к ее давней горничной, вопросительно поднимая брови, но Кризомалло не успевает заговорить, как дверь в спальню открывается, и появляется Алиана, императрица Аликсана, его жизнь. Он говорит:
– Ты все-таки не спишь. Это приятно. Она мягко шепчет в ответ:
– Похоже, ты продрог. Иди ближе к огню. Я обдумывала, какие предметы одежды взять с собой в ссылку, в которую ты меня собираешься отправить.
Кризомалло улыбается и быстро опускает голову в тщетной попытке скрыть улыбку. Не дожидаясь приказа, она поворачивается и уходит в другую часть лабиринта из комнат. Император ждет, пока закроется дверь.
– А почему, – спрашивает он, сурово и сдержанно, у женщины, которая остается с ним, – ты полагаешь, что тебе позволят взять что-то с собой, когда ты уйдешь?
– А! – произносит она с притворным облегчением и прижимает дрожащую ладонь к груди. – Это значит, что ты не собираешься меня убить.
Он качает головой.
– Едва ли это необходимо. Я могу позволить сделать это Стилиане, когда ты станешь беспомощной изгнанницей.
У нее вытягивается лицо, пока она обдумывает эту новую возможность.
– Еще одно ожерелье?
– Или цепи, – любезно подсказал он. – Отравленные кандалы для твоей камеры в ссылке.
– По крайней мере, срок унижения сократится. – Она вздыхает. – Холодная ночь?
– Очень холодная, – соглашается он. – Слишком ветрено для моих старых костей. Но к утру тучи рассеются. Мы увидим солнце.
– Тракезийцы всегда знают погоду. Они только не понимают женщин. Наверное, нельзя обладать всеми талантами. С каким это стариком ты беседовал? – Она улыбнулась. Он тоже. – Выпьешь чашу вина, мой повелитель?
Он кивает.
– Я совершенно уверен, что с ожерельем все в порядке, – прибавляет он.
– Знаю. Ты хотел, чтобы художник понял, что ее следует остерегаться.
Он в ответ улыбается.
– Ты меня слишком хорошо знаешь. Она качает головой, подходя к нему с чашей.
– Никто тебя хорошо не знает. Мне известна твоя склонность к кое-каким поступкам. После сегодняшней ночи он станет знаменитостью, и ты хотел пробудить в нем осторожность.
– Мне кажется, он осторожный человек.
– Этот город полон соблазнов.
