народ будет недоволен британским присутствием в стране (да и любым иностранным присутствием, коли на то пошло), он указывал, что ни один эмир Афганистана не смог бы гарантировать безопасность иностранцев «даже в своей столице». Уолли, ты вообще читаешь что-нибудь, кроме поэзии?
– Не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь, что читаю.
– Тогда ты наверняка читал исторический труд Кея о первой афганской войне и должен помнить сделанный автором вывод, который нужно написать огромными буквами над входом в военное министерство, а также в резиденцию вице-короля и штаб армии в Симле! Кей писал, что, несмотря на понесенные нами колоссальные человеческие и материальные потери, мы восстановили против себя весь афганский народ, хотя до того, как британская армия переправилась через Инд, имя Англии почиталось в Афганистане, поскольку ассоциировалось у людей с туманными легендами о славной миссии мистера Элфинстона, – но теперь у них остались лишь «горькие воспоминания о вторжении армии, опустошившей страну». Это верно и сегодня, Уолли. Вот почему затею с миссией нужно просто отменить. От нее необходимо отказаться.
– Этого не будет. Уже слишком поздно. Кроме того…
– Хорошо, тогда отложить на возможно более долгий срок, чтобы получить время сделать все возможное для установления действительно дружеских отношений с эмиром и его подданными. В первую очередь надо рассеять их опасения, что британцы намерены захватить Афганистан, как захватили Индию. Даже сейчас, в последнюю минуту, это еще можно сделать, если только убедить людей вроде Литтона, Колли и Каваньяри попробовать другой подход к делу: отложить дубинку и посмотреть, как подействует на афганцев сдержанность и доброжелательность. Но уверяю тебя, Уолли, если Каваньяри действительно собирается отправиться с этой несчастной миссией в Кабул, он не вернется оттуда живым. Как не вернешься ты и все, кто с ним поедет, поверь мне.
Уолли, слушавший с плохо скрываемым раздражением, бросил: «А, вздор!» – и указал, что эмир сам согласился принять миссию.
– Исключительно под давлением, – резко уточнил Аш. – И если ты думаешь, что его подданные готовы принять британское представительство, то ты глубоко заблуждаешься. Они настроены против так же решительно, как всегда, а после этой войны даже еще решительнее. А значение имеют
– Я знаю. Необязательно рассказывать мне. Черт возьми, я был там! – сердито перебил Уолли. – И что важно, он переубедил-таки эмира.
– Да неужели? Позволю себе усомниться. Думаю, он пригрозил Якуб-хану, причем весьма сильно. Наверняка все знают только одно: он заставил эмира сдаться и впоследствии похвалялся, что «обращался с ним как с вождем племени». Не качай головой, это правда. Если не веришь мне, спроси у него сам – он не станет отрицать. Но лучше бы он помалкивал на сей счет. Его слова стали широко известны, и мне не кажется, что они поспособствуют установлению дружеских отношений между ним и эмиром. Или подданными эмира, которые не намерены терпеть британское присутствие в Афганистане. Для них оно означает лишь одно – первый шаг к захвату их родины, подобный учреждению мелких торговых постов Ост-Индской компании, что впоследствии привело к захвату Индии.
Уолли холодно заметил, что афганцам придется смириться. Понятное дело, поначалу миссия не будет пользоваться популярностью, но, как только она начнет работать в Кабуле, ее члены постараются установить добрые отношения с местными жителями и показать им, что никаких причин для опасений нет.
– Мы сделаем все возможное и невозможное, уверяю тебя. Если кто-нибудь и в состоянии расположить афганцев к нам, так это Каваньяри. Я точно знаю!
– Ты ошибаешься. Не стану спорить, он сделал это однажды, но, грубо обойдясь с эмиром, он потерял ценного союзника. Якуб-хан не из тех, кто прощает оскорбления, и теперь он будет оказывать Каваньяри по возможности меньше помощи и, вероятно, интриговать у него за спиной. Уолли, я знаю, о чем говорю. Я много месяцев подряд прожил в этой чертовой стране и знаю, какие речи ведутся там – в городах вроде Герата, Кандагара и Мазари-Шарифа. Афганцы настроены против нашей миссии и не желают, чтобы им ее навязывали.
– Значит, это их беда, – резко сказал Уолли. – Потому как им придется принять миссию, хотят они этого или нет. Кроме того, мы задали афганцам такую взбучку в Хайбере и Курраме, что им пришлось просить мира, и я думаю, ты вскоре сам убедишься: афганские войска, наголову разгромленные в сражении, уже извлекли урок из случившегося и не горят желанием проглотить еще одну такую пилюлю.
Аш, расхаживавший по комнате, остановился, сжал обеими руками спинку стула с такой силой, что костяшки побелели, и очень сдержанным голосом объяснил: дело как раз в том, что они не извлекли никакого урока – они даже не понимают, что потерпели поражение.
– Среди всего прочего я собираюсь сказать командующему следующее: в Туркестане и Бадахшане произошли восстания, и все разгромленные в битвах полки поспешили туда, чтобы урегулировать ситуацию, а эмир набрал взамен новые войска, представляющие собой сборище недисциплинированной черни, которая никогда не воевала с британской армией и ведать не ведает ни о каких поражениях. Напротив, они приняли на веру два десятка сказок о «славных победах Афганистана» и, что еще хуже, уже несколько месяцев не получали жалованья, поскольку Якуб-хан утверждает, что в казне нет денег. Поэтому они грабят несчастных крестьян и в целом, я бы сказал, представляют для эмира гораздо большую опасность, чем отсутствие армии вообще. Совершенно очевидно, что они вышли из-под контроля и скорее всего окажутся серьезной угрозой для любой британской миссии, у которой хватит ума открыть лавочку в Кабуле и рассчитывать, что они будут соблюдать порядок, – ибо они не умеют, а главное, не хотят этого делать!
Уолли раздраженно ответил, что Каваньяри наверняка уже знает об этом: для него собирают информацию десятки агентов. С этим Аш согласился.
– Но беда в том, что агенты приходят и уходят. Только человек, постоянно живший в Кабуле последние несколько месяцев, может правильно судить о тамошней обстановке. Она нестабильна, как зыбучие пески, и потенциально опасна, как вагон пороха. Нельзя ожидать благоразумного поведения от недисциплинированного, не получающего жалованья сброда, который не принимал участия в недавних боевых действиях и считает вывод наших войск отступлением, а потому твердо убежден, что оккупационная британская армия потерпела поражение и удирает из Афганистана с поджатым хвостом. Они видят ситуацию таким образом, а потому не понимают, с какой стати новый эмир собирается позволить горстке разгромленных, презренных и ненавистных ангрези-логов открывать постоянную миссию. Коли он позволит, они просто истолкуют это как слабость, что тоже не поможет делу.
Уолли отвернулся и присел на край стола, болтая ногой и глядя в окно на луну, заливающую своим сиянием маленький форт. Через несколько секунд он медленно проговорил:
– Уиграм часто говорил, что ни за какие блага в мире не согласился бы оказаться на твоем месте, потому что ты не знаешь, на чьей ты стороне. Но мне кажется, он был не совсем прав. Мне кажется, ты принял решение и выбрал сторону – не нашу.
Аш не ответил, и после непродолжительного молчания Уолли сказал:
– Почему-то я всегда считал, что, когда дойдет до дела, ты выберешь нашу сторону. Мне даже в голову не приходило… Ох, ладно, это пустой разговор. Мы с тобой никогда не сойдемся во мнениях, пока ты смотришь на ситуацию с точки зрения афганца, тогда как я не могу не смотреть на нее с нашей позиции.
– То есть с позиции Каваньяри, Литтона и им подобных, – отрывисто уточнил Аш.
Уолли легко пожал плечами.
– Коли тебе угодно.
– Мне не угодно. Но как ты сам видишь ситуацию, Уолли?
– Я? По-моему, это совершенно очевидно. Возможно, я не знаю афганцев так хорошо, как ты, но я знаю, что они презирают слабость – ты сам минуту назад сказал это! В общем, нравится тебе это или нет, но мы вступили в войну с ними, и мы победили. Мы нанесли им поражение. Мы заставили эмира приехать в Гандамак, чтобы обсудить условия мира и подписать договор с нами, и главным из условий было открытие
