жизни прожить с Ашоком, связанная с ним лишь узами любви, и никакая церемония, проведенная жрецом или мировым судьей, вкупе с документами, подтверждающими факт заключения брака, ничего не изменила бы для нее. Анджули уже принимала участие в одной такой церемонии, однако не стала женой ни в каком смысле, кроме сугубо юридического, – собственность раны, презренная собственность, на которую он после свадьбы ни разу не соизволил даже взглянуть. Если бы не Ашок, она по-прежнему оставалась бы девственницей. Он и так уже был ее мужем, которому она отдалась не только телом, но и сердцем и душой и который мог распоряжаться ими, как пожелает. Так разве есть у них необходимость в пустых фразах, не имеющих значения ни для одного из них? Или в бумажках, которые сама она даже не сумеет прочесть? Помимо того…
Отвернувшись от Аша, Анджули устремила взгляд на закатное солнце, окрашивающее верхушки деревьев в ярко-золотой цвет, и промолвила приглушенным голосом, словно обращаясь к самой себе:
– В Бхитхоре у меня было прозвище. Там меня называли… полукровкой.
Аш непроизвольно кивнул, и она, бросив на него взгляд через плечо, сказала без удивления:
– Да, я должна была догадаться, что ты знаешь. – Анджули снова отвернулась. – Даже нотч никогда не называла меня так. Она не осмеливалась, пока отец был жив, а когда он умер и она попыталась дразнить меня полукровкой, Нанду в гневе накинулся на нее. Полагаю, это уязвляло его гордость: он приходился мне сводным братом и потому не желал, чтобы меня так называли. Но в Бхитхоре это прозвище бросали мне в лицо каждый день, и жрецы не разрешали мне входить в храм Лакшми, расположенный в саду занана, где совершают молитвы жены и наложницы…
Голос ее упал до шепота и пресекся, и Аш ласково сказал:
– Больше тебе не нужно беспокоиться о таких вещах, ларла. Выброси их из головы и забудь навсегда. С этим покончено.
– Да, с этим покончено. И мне, полукровке, не нужно беспокоиться о том, что скажут или сделают мои соплеменники или мои жрецы, – похоже, у меня нет ни первых, ни вторых. Отныне и впредь я буду просто полукровкой, женщиной без семьи и родины… для которой единственным богом является ее муж.
– Законный муж, – упрямо уточнил Аш.
Анджули повернулась и подняла к нему лицо, темное на фоне заката.
– Может быть… если ты действительно хочешь этого и если… Но пока ты не поговоришь со своим начальством и со своими священниками, ты не узнаешь наверное, возможно ли такое, а потому давай оставим эту тему. Солнце почти зашло, и мне надо сойти вниз и приготовить для нас еду, пока совсем не стемнело.
Проскользнув мимо него, она спустилась по темной лестнице, и Аш не попытался ее задержать. Он положил руки на парапет, устремил взгляд на горы, как недавно делала Джули, и стал размышлять о грядущих трудностях.
45
«Мне надо быть осторожным, – подумал Аш. – Крайне осторожным».
Прошлой ночью, после разговора с Буктой, он строил планы побега. Они с Джули должны немедленно покинуть Гуджарат, и ему ни в коем случае нельзя возвращаться в Ахмадабад. Если сесть на бомбейский поезд на каком-нибудь крохотном полустанке, то задолго до того, как люди визиря нападут на их след, они покинут пределы Центральной Индии и Пенджаба и благополучно доберутся до Мардана.
Казалось бы, такой вариант напрашивался сам собой. Но как раз в этом и заключалась проблема: слишком уж он был очевиден. От Аша наверняка ожидают именно таких действий, а значит, он не должен этого делать. Ему придется придумать что-нибудь поумнее – и молиться, чтобы решение, им принятое, оказалось верным, иначе ни Джули, ни он сам не проживут достаточно долго, чтобы о нем пожалеть.
Аш еще не определился со своими планами, когда Анджули позвала его к ужину. Она разожгла маленький костер в углу гробницы, и, пока огонь не погас, Аш бросил в него пачку писем, которые написал в комнатушке над угольной лавкой в Бхитхоре и которые Сарджи и Гобинд не рискнули оставить при себе, потому что они стали бы уликой против него, если бы попали в руки к бхитхорцам. Он смотрел, как бумага скручивается, чернеет и превращается в золу. Позже, когда Джули заснула, Аш бесшумно вышел наружу, под звездное небо, сел у входа на выпавший из стены камень и принялся размышлять и планировать…
Он не сомневался, что Бхитхор с визирем во главе потребует мести за гибель своих подданных и мучительной смерти для вдовой рани, которую обвинят во всем случившемся. Ее станут разыскивать, и поиски не прекратятся до тех пор, пока преследователи не убедятся, что она и два ее оставшихся в живых спасителя заблудились в непроходимых горах и умерли от жажды и голода. Только тогда Джули будет в безопасности. Джули и Букта. И он сам, к слову сказать.
Он позволил Букте считать, что у бхитхорцев нет никаких оснований связывать офицера-сахиба из стоящего в Ахмадабаде кавалерийского полка с исчезновением одной из вдов покойного раны. Но это было не так. Разве не некий капитан-сахиб Пелам-Мартин эскортировал будущих рани на бракосочетание и перехитрил рану и придворных советников в вопросе приданого и выкупа за невесту? И разве не некий офицер, носящий то же самое имя, недавно предупреждал нескольких представителей британской власти в Ахмадабаде, что, когда рана умрет, его вдов сожгут на погребальном костре? И разве не он отправил несколько телеграмм аналогичного содержания, составленных в резких выражениях?
Вдобавок в Бхитхоре знают, что хаким-сахиб прибыл к ним через Ахмадабад и что его слуга Манилал впоследствии дважды ездил в этот город за лекарствами, поэтому бхитхорцы непременно пошлют туда шпионов на поиски пропавшей рани. На самом деле об Ахмадабаде они подумают в первую очередь, а как только окажутся там, мрачно сказал себе Аш, они найдут сколько угодно свидетельств того, что он живо интересовался участью вдов, и почти наверняка выяснят, что и Гобинд, и Манилал останавливались в его бунгало. Это обстоятельство станет последним звеном в цепи доказательств, и, если он не ошибается, следующим шагом бхитхорцев станет убийство. Убийство не только Джули, но и его самого. И вероятно, Букты тоже.
Перспектива повергала в уныние, так как было несомненно, что Бхитхор будет действовать быстро. Визирь не позволит себе мешкать, и одни поисковые отряды наверняка уже спешат перекрыть все возможные пути бегства в Каридкот, тогда как другие скоро появятся в Гуджарате. Однако по здравом размышлении Аш решил, что самое лучшее (и, пожалуй, единственное), что он может сделать, – это вернуться в свое бунгало и нагло отрицать свою причастность к делу.
Джули придется поехать вперед с Гул Базом, а они с Буктой последуют за ними через несколько дней и прибудут в город со стороны Катхиявара, что находится в южной части полуострова, а не со стороны северных областей, граничащих с Раджпутаной. Другой ложью будет объяснение смерти Сарджи и потери лошадей.
Они скажут, что в последний момент переменили планы и направились вместе на юг и что Сарджи и лошади утонули при переправе через приливо-отливную реку и их тела, унесенные в море, сгинули в водах залива Кач. Глубокая скорбь Аша о гибели друга (искренняя, видит Бог), не говоря уже о потере весьма ценной лошади, более чем убедительно объяснит, почему он утратил интерес к судьбе бхитхорских рани.
У него еще осталась значительная часть отпуска – недели, которые он собирался провести с Уолли, путешествуя по горной местности за перевалом Ротанг. Путешествие придется отменить: следующие неделю-полторы он должен провести, праздно болтаясь по военному городку, избавляясь от ненужных вещей и неспешно готовясь к отъезду в Мардан, дабы продемонстрировать всем, кому интересно, что ему нечего скрывать и он не особо торопится покинуть Ахмадабад.
Появление новой женщины на половине слуг вряд ли возбудит особое любопытство, если вообще будет замечено. Кому придет в голову, что высокородная дама, дочь махараджи и вдова раны Бхитхора, согласилась жить среди слуг-мусульман под видом жены носильщика? Скорее всего, соглядатаи понаблюдают за Ашем несколько дней, следя за каждым его шагом, и в конечном счете придут к заключению, что он не только не принимал участия в похищении, но и вообще выбросил из головы историю с бхитхорскими рани сразу после того, как отправил телеграммы, и больше ничего не намеревался для них
