Только когда Анджули внезапно перевезли обратно в ее комнаты в городском дворце, она узнала все эти новости и задалась вопросом, не обязана ли она своим освобождением предстоящему прибытию Гобинда, а вовсе не перемене настроения раны. Личному лекарю ее дяди наверняка велено справиться о здоровье и благоденствии обеих рани и послать известия о них в Каридкот, а потому нужно, чтобы вторая рани находилась на женской половине Рунг-Махала вместе со своей сестрой, а не одна в Жемчужном дворце.
Так или иначе, она снова вернулась в городской дворец, где ей дали чистую одежду и стали сносно кормить. Ей по-прежнему никуда не разрешалось выходить из своих комнат, кроме как в крохотный мощеный дворик площадью не более ковра средних размеров, огороженный со всех сторон задними стенами других зданий. Но после долгих месяцев, проведенных в полутемной камере в Жемчужном дворце, все это показалось Анджули почти раем, тем более что теперь она реже видела Промилу, поскольку к ней приставили вторую служанку, молодую и неопытную деревенскую девушку, которая из-за заячьей губы была болезненно стеснительной до такой степени, что производила впечатление слабоумной. Анджули всячески пыталась разговорить ее, но Ними не обнаруживала склонности к общению и в присутствии Промилы ходила на цыпочках, точно перепуганная мышь, от страха не в силах вымолвить ни слова. Когда к ней обращались, она только кивала или мотала головой.
Кроме Промилы, Ними и неизменной мехтарани, ни одна другая женщина никогда не входила в крохотный дворик, но Анджули слышала их пронзительные голоса и смех, доносившиеся из-за стен или с крыш, где они собирались вечерами, чтобы посплетничать и подышать свежим воздухом. Прислушиваясь к ним, она узнала о болезни раны и прибытии дядиного хакима, Гобинда Дасса, и исполнилась безумной надежды, что он как-нибудь сумеет устроить ее побег.
Если бы она смогла поговорить с ним или тайно передать ему письмо с рассказом о своем трудном положении, он наверняка не отказался бы помочь ей. Даже если он сам не в состоянии что-либо сделать, он может обратиться от ее имени к Джхоти и Кака-джи, которые всегда любили ее и потребуют, чтобы ее отправили обратно в Каридкот. А возможно, Гобинду удастся связаться с Ашоком, который обязательно спасет ее, даже если Промилу Деви заменят десятью драконами и всей дворцовой стражей.
Но Анджули никак не могла придумать способ войти в сообщение с Гобиндом; и она знала, что ему самому никогда не позволят переступить порог занана, как бы он ни возвысился в глазах раны; не позволят, даже если Шушила будет умирать. Тем не менее она не собиралась отчаиваться: покуда Гобинд находился в Бхитхоре, надежда оставалась. Однажды, каким-нибудь образом, она сумеет связаться с ним. И как-то раз теплым вечером, когда только-только зажгли лампы и крохотный двор-колодец погрузился во тьму, надежды Анджули оправдались: Ними, пришедшая с ужином, принесла письмо от хакима…
Это было, как она узнала позже, второе письмо Гобинда к ней – первое до нее не дошло. По прибытии в Бхитхор он написал два письма, по одному каждой рани, с приложенными к ним посланиями от Кака-джи и Джхоти. Он передал послания открыто, через старшего евнуха, и оба были вручены Шушиле, которая прочитала их, разорвала и передала устный ответ, якобы от лица обеих рани.
Третье письмо, адресованное Анджули, тоже передали Шушиле, и, поскольку в нем не содержалось ничего особенного (всего лишь просьба подтвердить, что у обеих сестер все в порядке), ей пришло в голову, что имеет смысл позволить Каири прочитать его и собственноручно на него ответить. Если в ответе не будет содержаться никаких неуместных сведений, хаким удовлетворится и прекратит расспросы; в противном же случае письмо послужит доказательством, что Каири-Баи предательница, которая замышляет посеять вражду между Бхитхором и Каридкотом и пытается очернить своего мужа и сводную сестру.
Письмо снова аккуратно запечатали и отдали глуповатой служанке Ними с наказом вручить его госпоже после наступления темноты и сказать, что письмо дал ей незнакомец, который остановил ее на обратном пути с базара и пообещал хорошо заплатить, коли она отдаст послание второй рани, оставшись с ней наедине, и принесет ответ от нее, когда выйдет в город в следующий раз. Девушку заставили повторять эту историю, пока она не выучила ее наизусть, и предупредили, чтобы она не вздумала ничего добавлять от себя или отвечать на любые возможные вопросы хозяйки, иначе ей вырвут язык. Зато если она все сделает, как велено, ее щедро вознаградят…
Казалось бы, ужасной угрозы вкупе с обещанием награды должно быть для служанки более чем достаточно, чтобы в точности выполнить приказ. Но Ними, несмотря на невежество и робость, была не лишена здравого смысла и обладала более сильным характером, чем полагали интриганы. Анджули-Баи хорошо обращалась с ней (чего прежде не делал никто, даже родители), и потому Ними не собиралась причинять ей зла – а она не сомневалась, что против хозяйки замышляется зло. Иначе зачем ей приказали рассказать дурацкую историю про незнакомца и пригрозили вырвать язык, коли она ослушается? Она отдаст письмо, но при этом сообщит, каким образом оно к ней попало и что ей велено сказать, и предоставит Анджули-Баи в мудрости своей решать, как поступить.
Принять такое решение оказалось непросто. Анджули опасалась ловушки и не знала, кто расставляет на нее сети: лжет Ними или говорит правду? Если девушка не обманывает, это подтверждает ее сомнения насчет Шушилы и означает, что сестра действительно ополчилась на нее. Ей все еще не верилось в такое, но еще сильнее не верилось, что Ними лжет, а если она говорит правду… Вероятно, лучше не рисковать и вообще ничего не делать. Однако, поразмыслив, Анджули сообразила, что, если бы Ними не предупредила ее, она с готовностью поверила бы в историю про незнакомца, передавшего письмо, и написала бы ответ. А потому разумно предположить, что, если она никак не отреагирует, Ними заподозрят в том, что она предостерегла хозяйку, и под пытками заставят признаться в этом.
Получив в свое распоряжение бумагу и перо, Анджули сочинила вежливый бесцветный ответ, в котором благодарила хакима за заботу и заверяла, что первая рани, насколько ей известно, пребывает в добром здравии и у нее самой тоже все в порядке. Ними отдала записку Шушиле, которая ее прочитала и переслала Гобинду. А во время следующего визита к родителям Ними между прочим заметила, что, если бы кто-нибудь из них придумал способ наладить тайную связь с врачом из Каридкота, а она стала бы посредницей, можно было бы заработать кучу денег (идея принадлежала не ей, а Анджули). Родители попались на удочку, и впоследствии Ними приносила второй рани письма от Гобинда, а Анджули на них отвечала, хотя по-прежнему чрезвычайно осторожно, потому что не знала наверняка, не следят ли за служанкой и не является ли это очередной, еще более коварной ловушкой.
Но Шушила ничего не знала о переписке. Прочитав ответ сводной сестры на первое переданное ей письмо, она, видимо, пришла к выводу, что заточение и суровое обращение довели Каири до состояния рабской покорности и она уже не представляет никакой угрозы. Анджули было сказано, что она снова может свободно расхаживать по женской половине, если не станет соваться в покои первой рани.
Срок родов приближался, и обитательниц занана все сильнее охватывала пьянящая смесь тревоги и возбуждения. Напряжение изо дня в день возрастало, и под конец даже Анджули, всеми игнорируемый наблюдатель, заразилась общим волнением и начала со страхом думать о том, как подобная нездоровая обстановка подействует на ее нервозную сестру. К всеобщему удивлению, Шушила оставалась невосприимчивой к царящей в занане атмосфере. Она пребывала в прекрасном расположении духа, не закатывала никаких истерик (которых ожидал бы любой, кто ее знал), продолжала цвести и хорошеть и, по всей видимости, нисколько не боялась родов. Но Анджули, узнавшая об этом из разговоров женщин, заподозрила, что причина такого спокойствия кроется в предыдущих двух выкидышах, которые произошли на столь раннем сроке, что их и выкидышами-то нельзя было назвать.
Она предположила (как оказалось, правильно), что Шу-шу внушили – или она сама себя убедила? – будто сравнительно слабые болевые ощущения, испытанные ею тогда, и есть те самые ожидаемые ею «родовые муки», и что ни у новой дай, ни у придворных дам не хватило смелости вывести ее из заблуждения. Настоящих неприятностей нужно ждать, когда у нее начнутся схватки – и на сей раз рядом не будет ни Гиты, чтобы помочь ей, ни любящей сводной сестры, чтобы утешить и поддержать ее.
Схватки у Шушилы начались теплым весенним вечером, незадолго до десяти часов. Весь следующий день и часть следующей ночи ее дикие вопли разносились по занану и отражались жутковатым эхом в колоннадах, окружавших сады. В какой-то момент этого бесконечно долгого дня одна из служанок, с серым от страха и недосыпания лицом, прибежала к Анджули и задыхаясь выпалила, что она должна немедленно явиться в королевские покои: рани-сахиба ее зовет.
Пришлось подчиниться, хотя Анджули не питала никаких иллюзий относительно внезапного желания Шушилы видеть сестру: Шу-шу изнемогала от боли и страха, и именно боль и страх побудили ее послать за
