часть тела Клары. Она находилась примерно в двадцати ярдах от нижней в небольшой пещере, куда её, видимо, затащили койоты. На снимке я увидел лицо с пустыми, изглоданными зверьём глазницами. Смотреть на это было тяжко. Вид тела, оканчивающегося чуть ниже грудной клетки, приводил в ужас…
Карлу обнаружили примерно в пятидесяти ярдах от сестры. Тело лежало лицом вниз в неглубокой лощине. Согласно протоколам осмотра животные и птицы питались останками примерно две недели.
Карла Габлер встретила смерть более традиционно, нежели её сестра. Её убили в стиле мафии одним выстрелом в голову за правым ухом. Взглянув на снимок, я испытал почти что облегчение, и мне пришлось напомнить себе, что и эта девушка стала жертвой хладнокровного убийцы. На Карле, судя по снимку, был её сценический наряд: чулки сеточкой, открытые туфли на высоком каблуке, штанишки из ткани с золотой нитью и шитый жемчугом лиф. Когда её расстреливали, она лежала, уткнувшись лицом в скалу. Стреляли в девушку из револьвера 38-го калибра, и пуля на выходе оставила огромную рваную рану. Зубы хищников ещё больше порвали плоть, сделав лицо абсолютно неузнаваемым.
Фотографии производили ужасающее впечатление, но и текст был ничуть не лучше. Никакого душевного отдохновения он не давал. Сухой прозой судебно-медицинского отчёта сообщалось, что Клара была расчленена на две части инструментом достаточно мощным для того, чтобы разрезать позвоночный столб: «Рассечение проходит через мягкую ткань живота чуть выше пупка, кишечник разрезан примерно на уровне двенадцатиперстной кишки… разрез продолжается через межпозвоночный диск между вторым и третьим позвонками поясничного отдела позвоночника».
Но самым скверным было вовсе не это анатомическое заключение. Патологоанатом сделал вывод, что «все указанные повреждения были нанесены объекту прижизненно», а непосредственной причиной смерти стала потеря крови.
Язык медицинского доклада не говорил прямо, что это означало. А для меня это значило, что Клара Габлер, когда убийца отправлял её душу в иное измерение, была ещё жива.
Иными словами, подумал я, расчленение произвели с целью сделать тело жертвы более компактным, чтобы от него было легче избавиться. Чистейший садизм.
Но в то же время преступление не имело отношения к сексу. Ни одна из женщин не подверглась насилию. Более того, согласно заключению судмедэксперта вскрытие не обнаружило никаких следов их недавней сексуальной активности. В ходе допросов Ягоды, Риггинса, соседей по пансионату «Паломар апартамент», где жили девушки, и их коллег из «Голубого попугая» следователи интересовались, не подрабатывали ли сестрёнки на стороне проституцией.
— Вполне законный вопрос, — пояснил Гольдштейн. — Девочки — однояйцевые близнецы, работают в шоу-бизнесе, и это, заметьте, Лас-Вегас. Почему бы им не дать несколько сеансов любви втроём, чтобы свести концы с концами? В этом нет ничего особенного, и это никого бы не удивило.
Но если верить словам Ягоды, то Клара и Карла, не будучи, естественно, девственницами, были «не такими».
— Совсем не такими, — сказал Гольдштейн. — И развлечься-то выходили не часто. Ягода показала, что сестры Габлер были категорически против подобных вещей. Их выводили из себя малейшие намёки на это, как вам, наверное, известно, довольно распространённое явление. Они даже не любили вдвоём ходить на свидания.
На формальное опознание девушек пригласили Ягоду, и та сообщила для протокола, что, когда сестры были живы, она могла отличить Клару от Карлы по манере держаться и разговаривать. Но после гибели…
Полную идентификацию в конечном итоге провели по карточке дантиста. Ни одна из девушек не страдала кариесом, но Клара в возрасте девяти лет отколола кусочек зуба, и ей, уже будучи взрослой, пришлось ставить фарфоровую накладку, что и позволило следователям определить принадлежность тел.
Из полицейских докладов со всей определённостью следовало, что сестёр Габлер убили там, где обнаружили трупы, и лишь хищники отволокли их тела на несколько ярдов в сторону.
Я снова внимательно просмотрел папки и сделал выписки. Затем ещё несколько часов изучал страшные снимки, рассматривал зарисовки и перечитывал документы. К концу работы я ужасно устал, и мне было тошно от мысли, что драгоценное время потрачено зря.
Тем не менее я остался в Вегасе! Шоффлер начнёт приставать ко мне с вопросами, сделал ли я то или это? А если не сделал, то почему? Мне казалось, я слышу, как он бубнит: «Поговори с Тамми Ягодой, сходи в „Голубой попугай“, посети место преступления, выясни, где они добыли костюмы…»
Когда я сказал об этом Гольдштейну, тот кивнул:
— Вам надо потолковать и с Чизуортом. Барри Чизуортом. Он патологоанатом и работал по этому делу. Толковый парень. Не исключено, что он заметил больше, чем смог включить в своё письменное заключение.
— Что, например?
— Кто знает? — пожал плечами Гольдштейн. — Предположение об орудии убийства, какие-то соображения насчёт личности преступника. Одним словом, то, что не подкреплено фактами. Всякого рода предположения и допущения не входят в круг обязанностей медэксперта, и у них есть веская причина не включать свои домыслы в формальное заключение. Все изложенное на бумаге может оказаться в суде, и эти ребята оставляют в письменном заключении лишь то, что в состоянии подтвердить. Но у них, как правило, есть своё мнение по делу. И хороший судебный медик вроде Чизуорта всегда может поделиться своими соображениями с детективом. Однако в данном случае вам не повезло. Этим детективом был покойный Джерри Олмстед.
Я занёс в записную книжку имя Чизуорта и номер его рабочего телефона.
— Костюмы можете вычеркнуть, — продолжал Гольдштейн. — Я скажу вам, где девицы их раздобыли. «Голубой попугай». Управляющий… как его там… Ах да, Риггинс! Так вот, этот самый Риггинс писал кипятком по этому поводу. Джерри не мог поверить своим ушам. Произошли два убийства, совершенные с особой жестокостью, а этот недоумок исходит мочой из-за пропажи пары костюмов. Мы даже подумали, что он потребует вернуть ему тот, что остался целым.
— Но почему они были в сценических нарядах? С какой стати их надели?
— Возможно, они направлялись на работу. Не исключено, что предпочитали переодеваться и гримироваться дома, поскольку терпеть не могли артистическую уборную в «Попугае». — Часы на руке Гольдштейна слабо пискнули, и детектив поднялся со стула. — Мне пора, — сказал он и протянул руку, которую я пожал со словами благодарности.
— Был рад вам помочь, — произнёс он. — А если что-то понадобится, звоните, не стесняйтесь. Вы намерены побывать в Колдовском ущелье?
— Возможно. Впрочем, не знаю, что полезного смогу там увидеть.
Я по-прежнему не представлял, каким боком дело Габлер связано с пропажей детей, и укрепился во мнении, что Шоффлер предложил мне прокатиться в Вегас, чтобы я уехал из дома. Однако с Гольдштейном этими соображениями делиться не стал.
Тем не менее я был благодарен Шоффлеру. После того, как я прекратил бесконечные бдения, изучая списки, звоня по телефону или погружаясь в виртуальный мир, я увидел всю бессмысленность своих действий. Это было движение без цели. Какое-то «беличье колесо».
— Согласно евангелию от Рея, место преступления следует посещать обязательно. Заранее не известно, что оно может тебе сказать… — Гольдштейн взял со стола папки и, искоса взглянув на меня, добавил: — С другой стороны, не пытайтесь покорить Колдовское ущелье в городских ботинках. Возможно, вам даже стоит пригласить проводника. Места там, мягко говоря, неровные. Кроме того, в это время года туда следует отправляться с утра пораньше. Иначе вас спалит солнце.
Насчёт солнца Гольдштейн не ошибся. Машина раскалилась, и чтобы прикоснуться к баранке, мне пришлось открыть двери, врубить на полную мощность кондиционер с обдувателем и ждать добрых пять минут. Только сейчас я понял, почему аборигены так внимательно относятся к оконным ставням. Жар здесь, возможно, и сухой, но о здоровье заботиться все равно следует и лишняя защита от солнца не помешает. Проезжая мимо банка, я бросил взгляд на термометр: 41° по Цельсию.
