некоторой долей неприязни. — Нет».
Проводив голландца к мягкому креслу, которое тот предпочитал дивану, доктор ввел его в легкий транс и успокоил наводящими образами:
— Мы сидим на скале у небольшого залива, скрытого от посторонних глаз. Только ты и я, волны и птицы, легкий ветерок доносит запах моря. Здесь наш укромный уголок.
— Ага.
— Здесь никто и ничто не причинит тебе зла.
Де Гроот кивнул.
— Никто, — повторил он.
— А теперь расскажи мне, пожалуйста, о Черве, — попросил Дюран.
— Червь — хозяин, — промямлил де Гроот.
— Я знаю, Хенрик. Только откуда он взялся?
Голландец нахмурился и покачал головой:
— Такое не обсуждается.
— Нет, нам можно об этом поговорить, — ответил врач. — Именно затем мы и встретились. Все равно мы с тобой уже беседовали о нем много раз.
— Нет, вряд ли.
— Сначала ты увидел свет, — напомнил доктор. — Яркий свет. Помнишь? Ты был за рулем…
Выражение лица пациента изменилось: уверенность способного постоять за себя человека сменилась мольбой и страхом.
— Нет, только не сегодня, — попросил он и неожиданно стал клониться вперед, намереваясь сесть или подняться с кресла.
Дюран положил пальцы на запястье здоровяка, удерживая его легчайшим прикосновением.
— Расслабься, Хенрик, — сказал он. — Я рядом, мы в безопасном месте.
Пациент откинулся назад и тихо прищелкнул языком.
— Ладно, — сказал он. — Я помню.
— Что ты помнишь?
— Я видел свет на дороге.
Дюран покачал головой:
— Нет, свет был в небе.
— Да, верно. В небе. Я ехал по сельской дороге.
— В Америке?
— Да, в Штатах.
— Где именно?
Де Гроот пожал плечами:
— В Уоткинс-Глен.
— Что дальше?
— Яркий, слепящий свет на дороге, — сказал голландец, внезапно оживившись. — Он вокруг меня. Я ничего не вижу!
— Ты видишь, Хенрик, видишь. Я хочу, чтобы ты посмотрел.
— Он поглощает меня. — Де Гроот затрясся и вжался в кресло.
— Что ты имеешь в виду?
— Как губка. Свет как губка! Меня втягивает в нее.
— Какого он оттенка?
Пациент отчаянно замотал головой.
— Он синий? — спросил Дюран. — Синеватый?
— Да, синий! Меня окунают в него, погружают и снова вынимают. Он проходит сквозь меня, как призрак.
— Как призрак?
— Да, будто привидение сквозь стену.
— Хорошо, Хенрик. А теперь сделай, пожалуйста, кое-что очень смелое. Я хочу, чтобы ты вспомнил, что почувствовал, когда свет проходил сквозь тебя. Попробуй.
— Нет!
— Ты в безопасном месте, Хенрик. Ничто не причинит тебе здесь вреда. Теперь глубоко вдохни. Медленно. О-о-очень медленно. Вдох… И выдох. Вдох и… Выдох. Еще. Вдох… И выдох. Вдох… Вот так. А теперь пусть твое дыхание поднимется до самой кожи, пусть оно заполнит тебя и выйдет наружу. — Дюран некоторое время следил за дыханием голландца и возобновил тему: — Хорошо, когда через тебя проходит свет, что происходит?
— Он забирает меня. Я поднимаюсь в большом луче.
— Каким образом?
— Свет втягивает меня. Это как лифт без стен, как эскалатор без ступеней.
— И что потом?
— Я в комнате на небе.
— В какой комнате?
— Похожа на аудиторию.
— Что ты делаешь?
— Ничего.
— Почему?
— Я не могу пошевелиться, только поворачиваюсь в воздухе.
— Что-что?
— Я медленно поворачиваюсь в воздухе.
— Каким образом?
— Меня выставили на дисплей, я как жук под стеклом, в стеклянной витрине.
— Ты один? — спросил Дюран.
Голландец покачал головой:
— Вокруг сиденья. Много рядов, под самый потолок.
— На сиденьях люди? — поинтересовался врач.
Де Гроот покачал головой:
— Я не вижу. Свет слишком яркий — только очертания.
Внезапно голландец сжался и замер, заметался в кресле.
— В чем дело? — насторожился Дюран.
Пациент пробормотал сквозь зубы:
— В меня внедряются.
Доктор, казалось, удивился:
— Что ты имеешь в виду?
— Я же сказал! В меня внедряются!
— Каким образом?
— Меня осматривают какие-то существа. Я не знаю — кто они, что они такое.
— Врачи?
— Нет! — Де Гроот отпрянул и быстро испуганно заговорил: — Не врачи — фигуры! Силуэты. Не хочу смотреть.
— Тогда почему ты не убегаешь? — спросил Дюран.
— Я не могу пошевелиться. Свет не дает мне двигаться. Он держит меня в воздухе.
— Что делают силуэты? Что происходит?
— Они вставляют инструменты.
— Куда?
— В нос, в рот. Во все отверстия. — Де Гроот вздрогнул и зажмурился. — Как неприятно!
— Что с тобой?
— Надо забыть, — бормотал голландец. — Ради собственного блага забыть.
