далее. Это напомнило мне один случай, когда моя жена однажды возвращалась из Сан-Диего и…
Он рассказал мне о жене. Я не сводил с него глаз. Лица его в темноте видно не было, и я надеялся, что меня он тоже не может разглядеть. Наконец он заткнулся. Пришлось как-то реагировать.
— Да, чудные они иногда бывают, эти женщины…
— Все они одинаковые…
Поезд тронулся. Он медленно полз по окраинам Лос-Анджелеса, а мой спутник не унимался. И тут в голову пришла спасительная мысль: ведь я — калека, и начал судорожно шарить по карманам.
— Что-нибудь потеряли?
— Билет. Никак не могу найти.
— Кстати, о билетах. А где, интересно, мой?.. А-а, слава Богу, здесь.
— Ее рук дело, точно. Знаете, что она выкинула? Положила мой билет в чемодан, хотя я предупреждал, что туда класть не надо. Надо было сунуть мне в карман пиджака. Теперь…
— Да не волнуйтесь вы так, найдется.
— Нет, это уж слишком! Тащиться теперь через все вагоны только потому…
— Да не дурите! Сидите себе спокойно.
— Мне неловко заставлять вас…
— Что за ерунда! Пустяки. Оставайтесь здесь, а я схожу и принесу. Какое у вас место?
— О, вы так любезны! Секция восемь, вагон «С».
— Я мигом.
Поезд прибавил ход. Знаком мне должна была служить вывеска молокозавода, находившегося примерно в четверти мили от путей. Наконец я увидел ее и поднес спичку к сигаре. Сунул костыли под мышку, перекинул ногу через перильца и повис. Один из костылей задел шпалу, отлетел и так стукнул меня, что я едва не свалился. Ровно напротив знака я разжал пальцы и прыгнул.
Глава 7
Нет на свете места темнее, чем железнодорожное полотно в полночь. Поезд умчался вперед, а я, скрючившись, лежал на земле и ждал, когда прекратится звон в ушах. Я соскочил с левой стороны, на дорожку между путями, так что вряд ли меня заметят с шоссе. Оно находилось в двухстах ярдах. Я встал на четвереньки и принялся озираться, стараясь разглядеть, что там, по другую сторону путей. Там проходила грязная дорога, ведущая к двум небольшим фабричонкам. А вокруг раскинулись пустыри, погруженные во тьму. Пора бы ей уже и приехать. Ведь у нее было в запасе целых семь минут до отхода поезда, а весь путь от вокзала и до этой грязной дороги занимал не более одиннадцати. Я сам проверял и рассчитывал раз сто. Я сидел неподвижно и пялился во тьму, пытаясь разглядеть машину.
Не знаю, сколько я просидел, скорчившись между путями. Я уже начал думать, может, она врезалась в какой-нибудь автомобиль, или ее остановил фараон, или еще что-нибудь в этом роде… Я уже совершенно расклеился.
Но тут вдруг послышался какой-то странный звук. Тяжелое, натруженное дыхание. Затем я услышал шаги. Секунды две-три слышался стук каблуков, и снова все стихло. Похоже было на кошмарный сон, в котором тебя преследует невидимое существо и ты не знаешь, кто это или что это, а ощущаешь только безотчетный, всепоглощающий ужас. И вдруг я увидел. Она!
Ее муж весил, должно быть, никак не меньше двухсот фунтов, но она тащила его, взвалив на спину и пошатываясь, через пути. Голова его свисала ей на плечо, щека к щеке — прямо кадр из фильма ужасов.
Я побежал и подхватил его ноги, чтобы облегчить ношу. Мы протащили тело еще несколько шагов. Она собралась уже сбросить его.
— Не здесь! Другой путь!
Мы перетащили его на рельсы, по которым прошел поезд, и свалили на землю. Я снял с тела сбрую, смотал бечевку и сунул в карман. Бросил невдалеке тлеющую сигару. Один костыль положил на тело, другой бросил рядом.
— Где машина?
— Здесь. Ты что, не видишь?
Я поднял глаза — действительно, она там, где должна быть. На грязной дороге.
— Все! Едем.
Мы перебежали пути, влезли в машину, и она уже завела мотор.
— Господи, а шляпа?
Я взял его шляпу и выкинул из окна на пути.
— Порядок. Ведь она могла откатиться, верно? Все, едем!
Она тронула машину с места. Миновав фабрики, мы выехали на улицу.
На Сансет-бульвар она проскочила на красный свет.
— Ты что, с ума сошла, Филлис! Давай аккуратнее. Надо следить за такими вещами. А если бы нас остановили и увидели в машине меня? Тогда кранты!
— Можно нормально вести машину, когда эта штука гремит над ухом?
Она имела в виду радио. Я специально включил его — это должно составить часть моего алиби на время отсутствия, ну, будто бы я дома на какое-то время отложил работу и решил послушать радио. И я должен был знать, что в тот вечер по нему передавали. И знать больше, чем можно почерпнуть из программы в газетах.
— Но мне нужно, Филлис! Неужели ты не…
— Ладно, отстань, не мешай вести машину!
Она вошла в раж и гнала со скоростью не меньше семидесяти миль в час. Я молчал, стиснув зубы. Когда мы проезжали мимо какого-то пустыря, выбросил из окна бечевку. Еще примерно через милю — рукоятку. Очки полетели в канаву у обочины. И вдруг, опустив глаза, я увидел ее туфли. Они были сплошь заляпаны грязью.
— Зачем тебе понадобилось его тащить? Не могла дождаться меня…
— А где ты был? Где ты был?
— Там. Я ждал.
— Откуда мне знать? Думаешь, так приятно сидеть в машине, когда рядом это…
— Я смотрел и не видел тебя. Ничего не видел и…
— Да оставишь ты меня в покое наконец или нет! Я веду машину!
— Твои туфли…
И я замолк. Через секунду-другую она завелась снова. Она орала как бешеная. Она орала и орала, проклиная меня, его, все на свете. Время от времени я огрызался. Вот до чего мы дошли — рычали друг на друга, как два бешеных диких зверя, и ни один из нас не мог остановиться. Словно нас каким наркотиком одурманили.
— Кончай, Филлис! Нам надо серьезно поговорить. Может, другого случая не представится.
— Ну так говори! Кто тебе мешает!
— Тогда первое: ты ничего не знаешь об этом полисе. Ты…
— Сколько можно долдонить одно и то же?!
— Просто я хотел сказать…
— Ты уже столько раз сказал, тошно тебя слушать!
— Далее. Следствие. Ты приглашаешь…
— Знаю, я приглашаю священника для отпевания. Ну сколько раз можно повторять одно и то же! Дашь ты мне наконец спокойно вести машину или нет?
— О'кей. Веди.
После паузы я спросил:
— А Белли дома?
— Откуда я знаю? Нет!
