– Уже? – удивился он. – Поразительно, до чего быстро на наркоманов перестает действовать анестезия.
– Они так быстро к ней привыкают? – удивилась я.
– Судя по вашей реакции – да.
И он сделал мне еще один укол. Еще больнее, чем первый, потому что слизистая уже была травмирована первым. Потом он опять принялся сверлить с таким жаром, как будто работал на лесопилке.
Все это длилось бесконечно. Дважды мне приходилось просить его остановиться, потому что боль была нестерпимой. Но раза два, напрягшись, я смотрела ему прямо в глаза и говорила: «Все в порядке, продолжайте».
Когда я наконец выползла в приемную к Марго, у меня было такое впечатление, что во рту поработал трактор. Но боль прошла, и я чувствовала себя победительницей. Я сделала это, я выжила, я молодец!
– Интересно, а почему зубы у меня разболелись именно сейчас? – задумчиво спросила я на обратном пути.
Марго осторожно ответила:
– Скорее всего, не случайно.
– Не случайно? – удивилась я.
– Подумайте сами, – сказала она. – Мне кажется, вы пережили… некоторое потрясение вчера на группе…
Да?
– …и ваш организм постарался отвлечь вас от душевной боли, предложив вам взамен физическую. Потому что физическая боль, безусловно, не так мучительна.
– Вы хотите сказать, что я все это себе придумала? – вспылила я. – Пойдите спросите у врача, он вам расскажет…
– Я вовсе не хочу сказать, что вы притворялись.
– Но тогда что же…
– Я хочу сказать, что ваше нежелание посмотреть со стороны на себя и свою прошлую жизнь столь велико, что ваш организм помогает вам, подсовывая другие поводы для волнения.
Господи боже мой!
– Мне надоело все истолковывать и объяснять, – злобно проворчала я. – У меня заболел зуб, вот и все. Дело большое!
– Вы сами спросили меня, почему зуб заболел именно сейчас, – мягко напомнила Марго.
Оставшуюся часть пути мы проделали молча.
В Клойстерсе меня встретили так, как если бы я отсутствовала несколько лет. Почти все, кроме разве что Эймона и Анджелы, забыли про свой ланч и закричали: «Она вернулась!» и «Рейчел, дорогая, мы так скучали!».
В честь моих зубных мучений Кларенс освободил меня от посудной повинности. Это напомнило мне то чудесное детское чувство, когда нас отпускали с уроков домой, потому что в школе прорвало трубы. Но даже радость освобождения от чистки кастрюль не могла сравниться с блаженством, которое я испытала, когда меня обнял Крис.
– Добро пожаловать домой, – проворковал он. – А мы-то уже считали тебя погибшей.
Во мне созревали и лопались маленькие пузырьки счастья. Должно быть, он уже забыл, как я вчера в ответ на его советы презрительно закатывала глаза.
Меня засыпали вопросами.
– Ну, как там, на воле? – спросил Сталин.
– Ричард Никсон – все еще президент? – поинтересовался Крис.
– Ричард Никсон – президент? Этот молокосос? Когда я поступил сюда, он был еще сенатором.
– Что вы несете? – с отвращением проговорила Чаки. – Этого Никсона уже давно нет. Уже годы прошли с тех пор, как…
Она осеклась. Юный Барри, давясь от смеха, делал ей знаки.
– Шутка! – сказал он. – Понимаешь, шутка? Ха-ха-ха. Посмотри слово «шутка» в словаре, сонная тетеря!
– А-а… Никсон, – ошалело произнесла Чаки. – Что это со мной? Дермот придет сегодня, и я не в себе…
Кажется, она готова была заплакать.
– Эй, успокойтесь, мисс! – сказал Барри, поспешно ретируясь. – Вы – вовсе не сонная тетеря, я пошутил.
В комнате воцарилось напряженное молчание. Наконец лицо Чаки просветлело. Когда на нашем небосклоне снова стало ясно, я развлекла общество рассказами о том, как побывала под ножом эскулапа.
– Каналы? – фыркнула я. – Ничего страшного!
