– Просто жуть! – согласился Сталин, передернувшись. – Напоминало кормление зверей в зоопарке. Я потом ночь не спал.
– И где же он сейчас? – спросила я. Мне что-то не понравилась та властность, с которой увели Эймона.
– Не знаю, – пожал плечами Майк. – Вероятно, занимается чем-нибудь другим.
– Может, пиво варит, – предположил паренек Барри.
Это вызвало взрыв хохота. Они лупили себя по ляжкам и ржали:
– Пиво варит! Самое оно!
– Или… или… – Кларенс так хохотал, что не мог договорить, – или дегустирует вина, – ему наконец удалось закончить фразу.
Коричневые джемперы бились в конвульсиях. Они просто визжали от радости. Им приходилось держаться друг за друга, чтобы не упасть.
– А я бы съел миску теста, если бы мне за это разрешили дегустировать вина, – хрюкнул Майк.
Новый приступ истерического хохота.
Я не смеялась. Я мечтала лечь и заснуть надолго. И еще мне совсем не улыбалось что-нибудь выпекать. Они радостно смеялись и подкалывали друг друга, а мне хотелось умереть. Я, конечно, слышала, о чем они говорят, но их голоса как будто доносились издалека.
– Я испеку потрясающий хлеб, такой, какой я ел в Исламабаде, – пробормотал едкий Фергус.
– А у тебя есть какие-нибудь экзотические специи? – спросил Винсент.
– Нет, – признался Фергус.
– Ну тогда это будет совсем не тот хлеб, что ты ел в Тимбукту.
Фергус отвернулся, глаза его стали абсолютно пустыми.
– Видела бы меня сейчас моя женушка! Ах-ха-ха! – громыхал Сталин, отмеряя нужное количество сахарного песку. – Я дома даже чайник ни разу не вскипятил.
– Не удивительно, что она держала тебя в черном теле, – послышался голос Мисти О'Мэлли.
Все зашушукались: «О, Мисти пришла!», но весьма добродушно. Только агрессивный Винсент заметил:
– Это не потому, что он не готовил, а потому, что он ей ребра ломал.
У меня зазвенело в ушах, мне показалось, что я сейчас потеряю сознание. Нет, этого быть не может! Сталин – такой милый, дружелюбный человек. Он не мог никому ребра ломать. Должно быть, Винсент шутит. Но на сей раз никто и не подумал засмеяться. Все замолчали. Прошло довольно много времени, прежде чем разговор возобновился. Сталин же не произнес больше ни слова.
Меня по-прежнему мутило. Как после качки на корабле. К счастью. Бетти была со мной очень мила. Она спросила, что я хотела бы приготовить.
– Что-нибудь попроще, – пробормотала я.
– Как насчет булочек с кокосом? Их можно испечь с закрытыми глазами.
Это мне как раз подходило.
– Я думал об этом блюде всю неделю, – сияя, заявил Майк и указал на картинку в поваренной книге, – это татин.
– А что это такое? – поинтересовался Питер.
– Такое французское блюдо. «Перевернутый пирог» с яблоками.
– А что, нельзя его сделать неперевернутым? – поинтересовался Питер и громко расхохотался, как будто сказал что-то очень смешное.
Бетти прохаживалась по кухне: там поможет, здесь подскажет. («Хватит масла, Майк, а то у вас будет плохо с сердцем», «Нет, Фергус. Вам придется воспользоваться обычной духовкой. Правила пожарной безопасности не позволяют нам выпекать хлеб между двух кирпичей. Мне тоже очень жаль, что он будет „не настоящий'. Нет, извините, но нет! Нет, Фергус, я вовсе не давлю на вас. Нет, я ничего не имею против наркоманов. Чтоб вы знали, я даже один раз попробовала покурить травку. Нет, нет, я затягивалась!»)
И как ни ужасно я себя чувствовала, было что-то успокаивающее и умиротворяющее в просеивании муки и отмеривании сахарного песку и кокосовой стружки (как это называет моя мама), в разбивании яиц (с паузами, чтобы похихикать над очередной шуткой), перемешивании всего этого в миске, раскладывании полученной клейкой массы по формочкам с выдавленными в них веточками остролиста. Я вспомнила, как маленькой девочкой помогала маме. Она тогда еще что-то пекла.
Я старалась держаться подальше от Криса, потому что знала, что он отшатнется от меня, если увидит вблизи мое лицо трупного цвета с красными пятнами. После нашего вчерашнего вечернего разговора мне стало гораздо легче противостоять тягостным мыслям о Люке. Ведь если другой мужчина стремится со мной общаться, значит, я не такая никчемная, как мне пытался внушить Люк. Я исподтишка наблюдала за Крисом, который замешивал тесто, намереваясь выпечь простой серый хлеб. Я вздохнула: если бы он такими же движениями ласкал мою грудь!
Один раз я заметила, что он разговаривает с Мисти О'Мэлли, и, видимо, она сказала что-то забавное, потому что он засмеялся. Его смех и голубая вспышка его взгляда просто обожгли меня. Это я должна была рассмешить его! Я испытала жгучую ревность, почувствовала себя отвергнутой, тут же вспомнила о том, что меня бросил Люк, и депрессия вновь накатила на меня и потащила за собой вниз.
После урока кулинарии был ланч, потом – фильм о пьяницах, потом чай. Все это я воспринимала, как дурной сон.
