Например, подходишь к дежурке.
– Хочу побрить себе ноги.
– Минутку.
– Но я как раз сейчас собираюсь идти купаться и хочу побрить себе ноги.
– Подожди, мне нужно проверить твою карточку.
– У меня имеется разрешение на бритье ног. Под присмотром.
– Погоди, погоди, сейчас проверю. – Она крутится, что-то там перелистывает, читает. – Все в порядке. Еще минуточку.
– Я уже иду в ванную.
Наконец-то в ванне – ванне величиной с плавательный бассейн, олимпийский плавательный бассейн, глубокой и длиннющей, установленной на ножках в форме крокодильих лап – щелк,
– Эй, так как там с моим бритвенным станком?
– Я только проверяю.
– Но ведь я хочу побрить себе ноги.
Еще немножко горячей воды. Да, эти бассейны для гидротерапии очень классные и удобные.
Щелк,
– Держи свой станок.
Она подает мне его и садится на стуле рядом с ванной. Мне уже восемнадцать лет. Ей – двадцать два. Она внимательно присматривается к тому, как я выбриваю себе ноги.
В нашем отделении куча волосатых ног. Первые феминистки.
ВТОРАЯ ЛИЗА
Как-то раз в отделение приняли другую Лизу. Чтобы отличить ее от нашей Лизы, мы обращались к ней полным именем и фамилией – Лиза Коди. Наша Лиза осталась просто Лизой, словно принцесса.
Наши Лизы подружились. Их любимейшими занятиями были телефонные разговоры.
Три телефонные будки, расположенные рядом с двойной дверью, были единственным местом, гарантирующим нам хотя бы чуточку личной жизни. Мы могли войти вовнутрь и плотно задвинуть за собой раздвижные двери. Даже самая шизанутая среди нас могла в любой момент усесться рядом с аппаратом, взять в руки трубку и вести разговоры – правда, исключительно сама с собою. Дело в том, что после снятия трубки производилось автоматическое соединение с дежуркой. У медсестер имелся список телефонов, по которым каждой из нас разрешалось звонить.
Говорить нужно было, приблизительно, следующее:
– Алло! Это Джорджина (или же Цинтия, или Полли), я хочу связаться с номером пятьсот пятьдесят пять сорок два семьдесят.
– Этого номера в твоем списке нет, – отвечала дежурная.
И связь на этом прерывалась.
Но оставалась запыленная и тихая телефонная будка со своей старомодной, черной трубкой с изогнутой спинкой.
Когда Лизы вели телефонные разговоры, они заходили в две будки, закрывали за собой двери и орали в трубки. Если отвечала дежурная, Лиза вопила; «Разблокировать линию!» – и они свободно продолжали свою беседу. Иногда они осыпали друг друга ругательствами, но чаще всего кричали о планах на целый день.
– Ну что, заскочим на обед в кафетерий? – вопила Лиза Коди.
Но нашей Лизе не разрешалось покидать отделение, посему она орала приблизительно следующее:
– И тебе охота жрать эти помои в компашке целой банды психопатов?
– А как тебе кажется, ты сама какая?
– А я социопатка! – с гордостью заявляла Лиза.
Лизе Коди диагноз еще не поставили.
У Цинтии имелась депрессия, у Полли и Джорджины – шизофрения, у меня – расстройства характера, которые иногда определялись как личностные расстройства. Когда мне поставили диагноз, для меня он не звучал слишком серьезно, но через какое-то время начал звучать более зловеще, чем случаи других пациенток. Я представляла собственный характер вроде сорочки или жестяной кастрюльки, которые были произведены с дефектом и теперь сделались просто бесполезными.
Лизе Коди диагноз поставили только лишь через месяц от даты ее приема к нам. Тоже социопатка. Лиза Коди была этим ужасно довольна, поскольку во всем желала быть похожей на Лизу. Вот только Лизе это это не нравилось, которая до сих пор была единственной социопаткой в нашем отделении.
– Нас исключительно мало, – объясняла она мне как-то, – и в большинстве своем мы мужчины.
Когда Лиза Коди уже узнала собственный диагноз, наша Лиза начала доставлять все больше неприятностей.
