нейронов.
Вот только, разве этот переводчик не воплощен, не метафизичен? Не является ли это неким числом – причем, громадным – параллельно действующих различных функций мозга? Если бы всю эту сеть мельчайших, одновременных действий, которые и формируют мысль, идентифицировать, расположить по порядку и сделать из нее громадную карту, тогда «разум» можно было бы увидать.
Переводчик абсолютно уверен, что такую карту изготовить невозможно, равно как нельзя увидеть разум. «Твой разум – это я», – говорит он. – «Ты не можешь разобрать меня на дендриты и синапсы».
Он переполнен различными претензиями и правотой. Например, он говорит: «У тебя депрессия по причине стресса на работе». (И никогда не скажет: «У тебя депрессия по причине недостатка серотонина»).
Но иногда его переводам не веришь, например, когда порежешь палец, а он визжит: «Умрешь!» Иногда его претензии слишком неправдоподобны, когда, к примеру, он утверждает, будто бы «двадцать пять шоколадных пирожных вполне заменят тебе хороший обед».
Частенько он сам не знает, о чем говорит. Когда же наконец решаешь, что он ошибается, тогда, собственно, кто или что предпринимает это решение? Какой-то другой, чрезвычайный, стоящий выше переводчик?
А собственно, почему останавливаться только на двоих? В этом и таится проблема всей модели. Она не имеет конца. Каждый переводчик нуждается в начальнике, перед которым следует отчитаться.
Но, при рассмотрении данной модели нечто определяет суть нашего восприятия сознания. Имеется мысль, но одновременно имеется размышление о этой мысли, и вам не кажется, что это были две одинаковые вещи. Мысль и размышление о мысли должны быть отражением совершенно различных сторон функционирования мозга.
Имеется в виду то, что мозг обращается к самому себе, и, обращаясь к самому себе, модифицирует собственное восприятие. Чтобы построить новую версию такой не-совсем-фальшивой-модели следует представить первого переводчика в качестве зарубежного корреспондента, высылающего сообщения из мира – при этом, в данном случае, мир означает все то, что находится снаружи или внутри нашего тела, не исключая таких вещей, как уровень серотонина в нашем мозгу. Зато второй переводчик – это комментатор; в кратких печатных рецензиях он анализирует присылаемые сообщения. Оба они дополняют друг друга в собственной работе. Комментатор нуждается в фактах, корреспондент – во взгляде со стороны. Оба влияют друг на друга. Оба ведут диалог.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Боль в левой ноге, чуть повыше пятки.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Полагаю, это из-за тесной обуви.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Проверял. Снял сапог. Все равно больно.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Осматривал?
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Именно сейчас этим и занимаюсь. Вижу покраснение.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Кровь идет?
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Нет.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ну так успокойся.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно.
Но через минуту приходит следующее сообщение.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Боль в левой ноге, чуть повыше пятки.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Да знаю уже.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Продолжает болеть. И имеется небольшое утолщение.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Просто водянка. Успокойся.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно.
Через две минуты.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Не прокалывай.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Как только проколю, мне станет легче.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Тебе так только кажется. Оставь.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно. Но ведь болеть продолжает.
Похоже, что психическое заболевание может лежать в проблеме сообщения между этими двумя переводчиками.
К примеру, классический пример коммуникационного замешательства.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: В углу комнаты стоит тигр.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Это не тигр, а всего лишь стол.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Тигр! Это ведь тигр!
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Не дури, подойди и хорошенько присмотрись.
И вот тогда все дендриты, нейроны, уровни серотонина и ацетилхолина, равно как и переводчики, собираются в кучу и бегут рысцой в угол комнаты.
Если ты не сумасшедший, то аргументация второго переводчика, что мы имеем дело не с тигром, а со столом, первого переводчика убеждает. Но если ты сумасшедший, тогда победит мнение первого переводчика, будто мы встретились с тигром.
