Затем, приглядевшись к высокородным мужам Гирета, он заметил, что они переминаются с ноги на ногу, как виноватые дети.
— Но ведь причина не в этом, верно? Его светлость просто ничего не знает.
— Не знает, — подтвердил Хонфельс и криво улыбнулся. — Вы не дурак, Дьюранд. Гнев — лучшее прикрытие для лжи, и герцог Абраваналь не явился лично потому, что и в самом деле ничего не знает. Мы — знаем. Его сын погиб. Оба сына. Довольно с него. Он во всем этом не замешан. Не думайте о старике плохо.
Сванскин нахмурился.
— Так или иначе, а история эта не должна выплыть наружу. — Дьюранд знал, что он скажет. Он не станет разоблачать Кона. Он вспомнил ночи, проведенные с Дорвен. Конзар знал о них — или догадывался, — но не выдал. — Давным-давно Конзар сказал мне, что ни один удар не должен оставаться без ответа.
— Вот видите, — проговорил Сванскин. — Молодая кровь течет быстро, а обида будет раздражать его постоянно. Нет ли другого пути? Сколько он будет держать язык за зубами, пока Конзар живет, овеянный славой? Надо покончить с этим раз и навсегда. Долго ли до рассвета? Час еще есть?
Барон Хрок взревел, точно раненый медведь:
— Время тянете, да? Зачем тогда мы стоим тут и о чем-то еще разговариваем с мальчиком? Если он не может сказать ни да, ни нет, почему мы вообще позволили ему говорить? Надо было перерезать ему горло, как только он вошел!
— Вы неправильно поняли слова Сванскина… — начал Саллоухит.
Хрок вскинул брови.
— Да неужто? Думаете, я не слышу, когда что-то говорят при мне напрямую? Мальчик вел себя, как полоумный болван, но он пролил за вас, ублюдков, реки крови и не дал ни единому человеку повод усомниться в его слове.
Когда отец так рьяно встал на его защиту, Дьюранд только и мог думать что о Ламорике. И жене Ламорика. Больше ни о чем. Он крал — крал из дома своего господина. Во мраке ночи.
Сванскин заговорил снова:
— Тогда, уж коли мы должны довериться его слову… быть может, мы хотя бы его услышим?
Дьюранд ухватил ручку двери и выскочил наружу, надеясь, что на свежем воздухе сумеет найти уголок, чтобы все толком обдумать.
Однако вместо покоя и тишины он узрел конец света.
Тысячи тел на полу святилища зашевелились. Блестя святым маслом, они барахтались на полу, пока наконец им не удавалось встать на колени. Саваны свисали с голых рук и ног. Дьюранд увидел, что Абраваналь вскочил на ноги, не зная, куда бежать. Дорвен прижимала к груди перепуганную малышку. А толпа, замершая вокруг, стонала, подобно морю: пять тысяч потрясенных лиц. Над головами толпы кипело небо, нависшие горы разъехались в стороны, изогнулись, превратившись в два зубчатых гребня — точно короны. Мертвецы — ряд за рядом — обращали взоры на север и вздымали руки, словно призваные молиться за войну в Небесах.
За спиной у Дьюранда вывалили из комнатки под лестницей бароны. Он почти позабыл о них. И в тот же миг в сломанные ворота святилища, в каком-то шаге от Дьюранда, влетел гофмаршал Конран. Огромные ладони обхватили плечи Дьюранда, точно тот был малым ребенком.
— Король… — выдохнул Конран. Глаза у него были такие огромные, что Дьюранд даже усомнился, осознает ли глава септаримов, что вокруг него молятся мертвецы. — Он один. Хлещет по деревьям. Продирается сквозь сучья. Пеший! Но в этом лесу с ним кто-то есть!
Вокруг высокого рыцаря взметнулся немыслимый порыв ветра, пахнущего лесом, прелой листвой под голыми деревьями. Руки его были холодны, как лед. Он все крепче и крепче сжимал плечи Дьюранда. Тот видел, как что-то движется в этом огромном синем глазу. Еще миг, и исполин сломал бы молодому рыцарю кости.
— Конран! — Дьюранд попытался освободиться. Пение в толпе за святилищем оборвалось. Мироздание словно застыло под вращающимся небосводом.
— О, Небо, спаси нас!
Мчась через святилище, Абраваналь прижимал к костлявой груди меч справедливости, казавшийся в его руках таким же огромным, как оружие взрослого воина в руках малого ребенка. Конзар поспешил за ним, явно сомневаясь, можно ли оставить Дорвен и ребенка.
— Мятежники! — кричал на бегу Абраваналь. — Наши павшие сыновья! Предрассветные сумерки уже наступили. — Он бросил ищущий взгляд на молящиеся фигуры вокруг. — Все из-за предателей! — закричал он, мчась вдоль придела, все ближе и ближе к Дьюранду. — Они этого не допустят! Все ясно.
Старик на ходу ухватил Дьюранда за рукав. На миг молодой рыцарь оказался между двумя безумцами.
— Нет, ваша светлость! Нет!
— Рассвет принадлежит им, и они не допустят, чтобы эти дьяволы тоже узрели его! — заявил Абраваналь, выпучив глаза. — Приведите ко мне этих мясников: Живо!
Однако герцог и его сын сами уже выступили из толпы.
— Герцог Абраваналь, мы здесь.
Лицо Северина было спокойно, хотя хрупкое тело трепетало под старым тряпьем, несмотря даже на то, что его поддерживал сын, помогая идти.
— Хорошо. Хорошо же.
Старик вцепился в рубаху Дьюранда и, казалось, узнал его. На лице Абраваналя сверкали слезы.
— Ты был рядом с ним. Ты и должен… — Он сунул Дьюранду огромный меч. — Моему мальчику уже не владеть мечом Правосудия, что принадлежал еще моему отцу. Возьми же его сейчас.
— Ваша светлость…
Дьюранд бережно принял клинок.
— Нет! — тряхнул головой старик. — Это правосудие. Это их долг — и они платят его добровольно.
Дьюранд видел пред собой двух глупцов, окончательно спятивших и не желающих бежать, хотя за спиной у них была целая армия. А старый герцог тянул Дьюранда, волочил его за собой к эшафоту. Оказавшись наверху, Абраваналь сдернул ножны с древнего меча и отшвырнул их в сторону. Казнь свершится не через повешение.
Дьюранд стоял с обнаженным мечом в руках. Сумеречное небо вращалось над головой, точно огромное блюдо. Пять тысяч лиц потрясенно взирали на эшафот. А за спиной у людей маячили Изгнанные.
Древний клинок Гандерика был двуручным. Чтобы просто поднять его — и то требовалось большое усилие. Дьюранд видел, как рты мертвецов беззвучно открываются, произнося какие-то слова. Нечто вроде молитвы.
Из самого центра всего этого безумия на него смотрела Альмора, прижавшись к Дорвен. Малышка была необычайно храбра, но сейчас кричала так, что еле могла дышать. А Дорвен разрывалась между девочкой, стоящим у подножия эшафота, братом и возлюбленным, что держал в руках меч.
В Аттии для высокородных не сколачивают плаху — во всяком случае, когда в ход пускают меч, ибо хороший меч, в отличие от топора, не оставляет неуклюжих зарубок.
— Я буду первым, — проговорил Северин.
— Так нечестно, — возразил Абраваналь. — Я же еще живу.
А его сын — мертв: железная логика безумия. Кто-то из солдат оттащил старого Северина в сторону, предоставляя Морину Монервейскому первому подняться по свежесколоченным ступеням. Морин остановился, оглядывая небеса, толпу и развалины святилища. Должно быть, в толпе он увидел людей, сжимавших оружие.
Черные глаза Морина вспыхнули.
— Я делаю это по своей воле! Пусть ни один из верных мне людей не пытается мне помешать. Пусть никто не мстит за меня.
Дьюранд видел, каким взглядом смотрела на него Дорвен, когда он отводил тяжелый меч для
