Продолжение, однако, не состоялось. В ту же ночь два физика бежали из плена и уже без столь курьезных приключений добрались до родных мест.
В феврале 1918 года Вавилов вернулся в Москву. Октябрьские бои здесь отгремели, но в городе сохранялась фронтовая напряженность. Недобитый враг прятался по подворотням и то и дело напоминал о себе террористическими вылазками, актами диверсий. Рабочие дружины боролись с бандитизмом, и на улицах даже днем раздавалась ружейная и пулеметная стрельба.
От Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала до Средней Пресни, где жила семья Сергея Ивановича, дорога в те времена занимала много больше часа. С трудом отыскав извозчика, Вавилов приказал ему ехать по Садовым улицам. Это было чуть дальше, чем прямым путем — переулками, — зато позволяло увидеть значительную часть Москвы.
Ныряя на утлых санях из одного сугроба в другой, демобилизованный радиотехник с любопытством и тревогой вглядывался в знакомые улицы. Он узнавал и не узнавал их. Улицы были те же. На месте стояли старые дома, правда, многие поврежденные снарядами.
Но дальше все было иное. Не дребезжали и не заливались больше трелями звонков трамваи. Самые рельсы спрятались под снегом, который уже давно никем не убирался. Начисто исчезли деревянные заборы, растасканные жителями на отопление.
Резко изменились люди. На перекрестках не маячили больше полицейские в романовских полушубках. Не видно было франтоватых тыловых офицеров и важных бородатых купчин. Немногочисленные прохожие были одеты бедно.
Временами попадался патруль: группа молчаливых людей в солдатских шинелях и кожаных тужурках, с винтовками на плечах.
«Интересно, нужны ли им физики? — размышлял Вавилов, вглядываясь в суровые лица красногвардейцев. — Или впредь — до окончания гражданской войны — науки и искусства отменяются? Куда мне собираться завтра: опять на фронт или в лабораторию?»
Радость свидания с матерью и другими домашними была омрачена известием об исчезновении отца. Уехав за несколько дней до революции по делам фирмы на юг, Иван Ильич не давал о себе знать. Удивительного в этом ничего не было, потому что начавшаяся гражданская война отрезала юг от центра, но это, конечно, семью не утешало.
Пройдет много времени, прежде чем обнаружатся следы пропавшего без вести. Отчаявшись пробиться сквозь фронт домой, но в то же время не желая оставаться среди белых, Иван Ильич принял неожиданное для себя самого решение. Он воспользовался подвернувшейся возможностью и еще в самом начале гражданской войны, в 1918 году, уехал из Одессы в Болгарию, где у него когда-то были деловые связи.
Там в живописном и старинном приморском городе Варна он прожил несколько лет. С белоэмигрантами он дела не имел, политической деятельностью не занимался, но домой сразу ехать не решался: опасался преследований, как бывший директор крупного капиталистического предприятия.
В конце концов семья его разыскала и рассеяла все опасения. Ему объяснили, что за одни лишь былые должности, тем более инженерные, советская власть не преследует. Старший сын, Николай Иванович, оформил необходимые документы, и в 1928 году Иван Ильич без каких бы то ни было препятствий со стороны властей приехал в Ленинград.
К сожалению, он недолго жил на родной земле. Вернулся он больным и сразу же попал в Свердловскую больницу. Ни лечение и заботливый уход в больнице, ни дежурства у изголовья больного сыновей, специально приехавших из Москвы, не могли уже ничего исправить. Пролежав в больнице всего две недели, Иван Ильич скончался на 69-м году жизни.
Он похоронен, как и его отец, в Ленинграде, на кладбище Александро-Невской лавры.
Сергей Иванович не успел осмотреться в Москве, как получил исчерпывающие ответы на вопросы, волновавшие его при приближении к дому. Оказывается, революция остро нуждалась в людях творческого труда, в том числе и в физиках. Впервые он узнал об этом от своего бывшего научного руководителя Петра Петровича Лазарева.
На самой грани Февральской революции, в 1917 году, П. П. Лазарев был избран академиком. А незадолго перед тем, в конце 1916 года, в Москве на Миусской площади было закончено начатое строиться общественностью еще для Лебедева здание исследовательского института. Кадры этого института в основном состояли из физиков, работавших в Народном университете, и в лаборатории в Мертвом переулке.
После революции в новом здании на Миусской площади был организован так называемый Физический институт при Московском научном институте Наркомздрава.
Правительство назначило П. П. Лазарева директором Физического института.
Вполне естественно, что Вавилов сразу обратился к Петру Петровичу за советом.
— Батенька вы мой! — воскликнул Лазарев, увидав своего возмужавшего ученика, переступившего порог лаборатории. — Вот вас-то мне как раз и надо. Ищу, собираю всех «лебедевцев». Нам создаются наилучшие, возможные в наше время условия для работы. Мы можем и должны продолжать свои исследования. Нам говорят: не бойтесь ничего, дерзайте, ищите новое! Ах, если б Петр Николаевич дожил до этих дней!..
Сергей Иванович приступил к работе в Физическом институте. Он очень скоро понял, как чудовищно нелепы были распространявшиеся кое-кем в то время выдумки, будто новая власть плохо относится к интеллигенции. В те дни известность получили слова В. И. Ленина, обращенные к Максиму Горькому:
«Скажите интеллигенции — пусть она идет к нам. Ведь, по-вашему, она искренне служит интересам справедливости? В чем же дело? Пожалуйте к нам: это именно мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру всю правду о жизни, мы указываем народам прямой путь к человеческой жизни, путь из рабства, нищеты, унижения».[8]
И интеллигенция шла работать на революцию. Одни шли, стиснув зубы, не забыв обид, реальных или надуманных. Другие — с чистым сердцем, поверив в правоту октябрьских идеалов или просто не желая отрываться от народа.
К строителям новой жизни примкнуло и большинство ученых. Конечно, не могли остаться в стороне и прогрессивно настроенные молодые физики, объединившиеся после смерти. П. Н. Лебедева вокруг его ближайшего сотрудника П. П. Лазарева. Всей этой молодежью руководили самые искренние побуждения. Ветер эпохи проникал сквозь стены института и волновал их интересами настоящего. О прошлом они не жалели.
Созданный на средства русской общественности по проекту П. Н. Лебедева и специально для Лебедева, Физический институт на Миусской площади стал своеобразным памятником первооткрывателю светового давления. Понимать это надо в самом глубоком смысле. Страстно преданный памяти своего учителя, академик Лазарев мечтал взрастить в новом институте семена всех важных идей, когда-либо оброненных Петром Николаевичем. Он призывал своих сотрудников изучать научное наследство Лебедева, продолжать исследования в тех направлениях, которые, по мнению покойного основателя московской школы физиков, сулили ценные открытия.
Среди таких проблемных направлений выделялось своей трудностью, но в то же время и важностью одно:
Новая теория утверждала, что частички света — фотоны, — подобно обычным частичкам вещества, обладают массой, энергией и импульсом. Она считала, что в этом случае налицо вторая — лучевая — форма материи. Говоря иначе, свет — это тоже материя, но в форме не вещества, а излучения, непосредственно воспринимаемого глазом. С этой точки зрения испускание и поглощение света веществом не есть испускание и поглощение энергии, как полагали прежде. В действительности в данном случае происходит процесс превращения материи из одной основной ее формы в другую основную.
В новой теории было еще много неясного и противоречивого. Она удовлетворительно объясняла многие явления, возникающие при взаимодействии света с веществом (и необъяснимые с точки зрения классической физики, рассматривающей свет как чисто волновой электромагнитный процесс). Все же этого было недостаточно для окончательного торжества теории. Здесь была манящая исследователя,
