(Владимирова). Заветное желание младшей Багриновской стать камерной певицей (в оперу ее не тянуло) из области мечты переходило в область реальности.
Однако все получилось по-иному.
Огонь войны коснулся и этой девушки. Неожиданно для всех она оставила консерваторию и добровольно ушла на фронт. Она служила там в отряде детской помощи: подбирала детей, потерявших своих родителей, старалась спасти подростков, попавших в зону огня и смерти.
Два года продолжалась эта служба — с 1916 по 1918 год. Лишь после революции Ольга Михайловна вернулась в Москву и поселилась у самой старшей своей сестры, Татьяны, в Еропкинском переулке, в доме № 16. Напротив было здание Коммерческого училища, в котором некогда учились братья Вавиловы, но соседство не вызывало в Багриновской никаких ассоциаций: тогда она никого еще из Вавиловых не знала.
Сестры жили дружно. Они оптимистически переносили невзгоды военного коммунизма и не отравляли друг другу существование бесполезными жалобами. Они верили в лучшие дни и, отвлекаясь от забот житейских, музицировали и предавались спорам о литературе, живописи, о смысле жизни.
Часто пели. У Ольги Багриновской и ее сестры, Натальи Михайловны Весниной, часто приходившей на Еропкинский, особенно хорошо получались дуэты. Больше всего любили романсы Шуберта и Шумана.
Светлое восприятие жизни и серьезность, любовь к искусству и философское осмысливание окружающего — таков был дух кружка, сложившегося у Багриновских.
Сергей Вавилов удивительно подошел к этому кружку. Ведь и он видел жизнь через ту же призму.
…Брак Сергея Ивановича и Ольги Михайловны почти совпал по времени со вторым браком — ее сестры Татьяны. Муж Татьяны Михайловны имел квартиру, и старшая сестра переехала к нему. Свою часть старой квартиры она предложила Ольге и ее мужу. Вавиловы с радостью приняли дар и поселились в Еропкинском переулке.
Нельзя сказать, чтобы это были завидные «апартаменты». Две небольшие комнатки в старом московском доме без удобств — невесть какое приобретение для семьи научного работника. Но здесь началась семейная жизнь Вавиловых, здесь складывалась их дружба. И, они не замечали неприглядной обстановки.
Может быть, делали вид, что не замечали.
Огромные перемены в личной жизни С. И. Вавилова не ослабили его рабочего напряжения. Наоборот, двадцатый год для него был годом особого творческого подъема. Обращаясь к хронологии работ Вавилова, мы поражаемся, как много было тогда сделано. Пожалуй, мы не ошибемся, если скажем, что именно в 1920 году Сергей Иванович достиг своей научной зрелости, стал превращаться в ту могучую фигуру в оптике, которую потом знали все..
Нет, он не сделал в эти дни фундаментальных открытий. Он не ответил ни на один большой вопрос, а тот единственный ответ, который он пытался дать, как выяснилось впоследствии, был неверным.
И все же благодаря исследованиям С. И. Вавилова двадцатый год оставил свой след в истории оптики. Ответов не было, но были сформулированы вопросы, предопределившие будущие открытия, новые научные сдвиги.
Об этой важной стороне научной деятельности хорошо сказал много лет спустя крупнейший физик нашего времени Вернер Гейзенберг: «Естествоиспытателя интересуют прежде всего постановки вопросов и только во вторую очередь — ответы. Постановки вопросов представляются ему ценными, если они оказались плодотворными в развитии человеческого мышления. Ответы могут иметь в большинстве случаев лишь временное значение; они могут с течением времени, благодаря расширению наших физических сведений, потерять свое значение».
Спокойный и сосредоточенный, как всегда, Вавилов продолжал свои исследования. Одновременно он вел большую научно-организационную работу. В феврале двадцатого года лаборатории, руководимые П. П. Лазаревым, были преобразованы в Институт физики и биофизики Наркомздрава, и Сергей Иванович получил в новом институте свой первый административный пост — заведующего отделом физической оптики.
Это ко многому обязывало, особенно если учесть, что физической оптикой в стране тогда почти никто больше не занимался. Правда, кое-какие работы в том же направлении велись и в Государственном оптическом институте в Петрограде, причем под руководством такого выдающегося оптика, как профессор Дмитрий Сергеевич Рождественский. Но и этот институт был молод: основанный в 1918 году, он только разворачивал свою деятельность и не мог ослабить чувства ответственности у москвичей перед отечественной наукой.
Собственно, чем должен заниматься новый отдел, для его заведующего не представлялось проблемой, — световыми квантами. Проблема была в том, как именно заниматься; как вести исследования, чтобы подтвердить или опровергнуть теорию прерывности света.
В принципе дело сводилось к постановке правильных и убедительных опытов. Хорошо придуманный и точно осуществленный эксперимент никогда и никого еще не обманывал (если только исследователь не пытался распространить полученные результаты на области, к которым данный опыт не имеет отношения). Опыт — последняя инстанция для тех, кто ищет истины.
Однако оказалось, что придумать хороший опыт для проверки квантовой теории — дело чрезвычайно сложное. Надо было найти такие следствия из «зернистой» структуры света, которые допускают их непосредственную практическую проверку.
Перелистывая же журналы и слушая научные доклады, Сергей Иванович все больше убеждался в том, что такой непосредственной проверки квантовой теории, пожалуй, никто еще не делал. Соображения в защиту правильности новых представлений основывались лишь на косвенных данных опыта. Но ведь при этом могло быть что-нибудь упущено.
Не сразу и не легко пришли верные идеи. Вспышки вдохновения озаряли долгий и кропотливый будничный труд. Но когда схема опыта, которую искали, созрела и четко обозначилась в сознании, оптик знал, что она верна. Товарищи, с которыми он поделился, согласились с его уверенностью.
В качестве «лакмусовой бумажки» для проверки наличия в световых потоках квантов Вавилов выбрал одну физическую величину: коэффициент поглощения света. Эта величина представляет собою отношение количества поглощенного света к интенсивности (яркости) падающего света и хорошо известна в оптике.
С незапамятных времен считалось, что коэффициент поглощения — постоянная величина, что он не зависит от силы света. Пропустите сквозь окрашенную пленку (например, через желатин) пучок света и измерьте, на какую долю яркости свет ослабел при этом. После этого увеличьте яркость первичного пучка. Если хотите, наоборот, уменьшите ее во много раз. Естественно, что вторичный пучок, то есть луч, прошедший через пленку, соответственно усилится или ослабится. Доля же ослабления останется той же самой: коэффициент поглощения не изменится от ваших манипуляций.
Таков простой и ясный смысл знаменитого закона Бугера, установленного на опыте еще в 1729 году и с тех пор многократно подтвержденного.
Вавилов с огромным уважением относился к исследователю, сформулировавшему этот закон, и говорил, что в своей области П. Бугер «является такой же замечательной фигурой, как Кеплер или Ньютон. Бугер впервые ввел количественное измерение света».
Исходя из безупречности основного закона абсорбции (поглощения) света, Сергей Иванович разработал принципы проверки опытом квантовой гипотезы.
Безупречный там, где его устанавливали, то есть в обычных условиях практики, в условиях, где световые кванты себя не проявляют (и, значит, можно не обращать на них внимания, даже если свет дискретен), закон Бугера, однако, должен нарушаться в каких-то специальных случаях, где квантовая структура света дает о себе знать.
Что же это за специальные случаи?
Соображения теории подсказывают, что коэффициент абсорбции должен утратить постоянство (а закон Бугера — свою силу) в двух крайних случаях: когда интенсивность падающего света исчезающе мала и, наоборот, когда она чрезмерна.
В первом случае роковую роль для закона Бугера играют флуктуации — отклонения от средних значений в обе стороны — числа фотонов в световом потоке.
