теперь мне грозит кара за похищение священного огня. Все эти мысли и тревоги жили во мне и, как я теперь понимаю, образовали некий сплав, будто я был гигантским тиглем, под которым бушевало пламя. Такая напряженность особенно ощущалась на протяжении двух первых лет эксперимента. Казалось, сильный внутренний жар плавит множество моих старых убеждений, страхов, представлений, приобретенных за первые сорок лет жизни. Теперь я понимаю, что это плавление и было сущностью смерти, о которой идет речь в сновидении «Приближаясь к присутствию Бога». В действительности внутреннее «умирание» поистине происходило, исподволь подготавливая меня к новому сознанию, к новому способу бытия в мире. Тогда я знал все это теоретически, в общих чертах, благодаря множеству прочитанных книг на тему личного преображения. Но несмотря на это, временами страх, смятение и внутренняя тревога становились очень сильны. Временами я обнаруживал, что по-прежнему слепо цепляюсь за первое попавшееся убеждение, лишь бы продолжать эксперимент и сохранить веру в существование цикла «смерть-воскресение». Я верил: где-то впереди меня ожидает переживание нового рождения. Я уже напоминал себе пленника, вовлеченного в изменчивый круговорот периодов уверенности и сомнений, зоркости и слепоты, которые, непрерывно чередуясь, следуют друг за другом. Порой я испытывал глубокую тоску по незыблемому внутреннему покою. Порой же знал, что уже нашел его или, вернее, он нашел меня.
Поэтому мое старое убеждение должно было в конце концов смениться новым: если человеку неизбежно суждено умереть, значит, ему неизбежно суждено снова жить, причем на более высоком уровне сознания. Образ этого более высокого уровня явился мне во сне «Стычка с антилопой гну» (8 июня 1983 года), который я излагал и разбирал в первой главе. В этом сне я карабкался по отвесным скалам, пока не достиг более возвышенной равнины, или плато, где развернулось основное действие. Там я встретил новые опасности и проблемы лицом к лицу, а также нашел в себе осознаваемость, необходимую для их преображения.
Сон «Приближаясь к присутствию Бога» помог мне очень ясно осознать отдельные «порции» — ряд последовательных шагов для преодоления страха. Возвращаясь в памяти к этому сну, я отчетливо помню, как очень медленно, осторожно и размеренно, косясь краешком левого глаза, поворачивал голову влево. Шаг за шагом, дюйм за дюймом, я приближал поле своего зрения к присутствию Бога. Этот процесс напомнил мне некоторые основные упражнения на осознаваемость в гештальт-терапии, которые я часто использую на групповых психотерапевтических сеансах: пациенту предлагается очень тщательно прочувствовать каждую часть своего сюжета. В таких упражнениях человека, который работает над собой, поощряют почувствовать страх, почувствовать сопротивление, почувствовать каждый последовательный шаг на пути к преображению. На этом пути каждый шаг бывает важным и ценным. Даже то, что я отворачивался, — а это во сне произошло дважды — не обязательно означало поражение или неудачу. Это тоже была часть «порционного» процесса, который можно использовать в любой ситуации, где необходима встреча лицом к лицу. После этого сна я стал питать больше уважения к «маленьким шажкам», которые мы можем ежедневно делать в сторону цели или намерения. Каждый такой шажок, если сделать его с полной осознаваемостью, каким-то образом превращается в огромный шаг. Именно осознаваемость наших шагов, а не их ширина определяет их истинное качество. Преображение происходит благодаря человеческой мысли, пережитой с полной осознаваемостью. Развитие и радость — дети «порционного» видения.
В контексте данного сна мне показалось уместным задать главный вопрос: «Кто такой Бог?» или «Что такое Бог?» Громадный человеческий силуэт, темный и призрачный, в черном одеянии, с наброшенным на плечи длинным плащом — вот образ, представший передо мной в осознаваемом сновидении. Я так и не разглядел всей фигуры целиком — мне удалось увидеть только около ее четверти, левую верхнюю часть. Возможно ли, — недоумевал я, — чтобы у Бога тоже была темная сторона? В сновидении сначала возникла ослепительная вспышка света, а за ней — эта таинственная и даже несколько зловещая фигура. В процессе личного развития я уже вполне освоился с мыслью, что Бог — это Все, сплав света
Я убежден, что самые серьезные провидцы нуждаются в здравом противовесе тем бесчисленным томам произведений рациональной теологии, которые написаны о Боге. И в этом отношении один из любимых моих героев — Фома Аквинский (1225?-1274). Многие считают его величайшим из всех мыслителей, вышедших из лона католической церкви. Многочисленные труды этого средневекового автора называют высочайшей отметкой, которую достигли философия и рациональная теология в эпоху Средневековья. Есть одна любопытная история про Фому, которого еще при жизни некоторые современники считали мистиком. Если верить этой истории, месяца за три до смерти Фома испытал очень сильное переживание. По свидетельству очевидца, монаха по имени Доминик из Касерты, он наблюдал Фому в состоянии экстаза, когда тот молился в одиночестве в маленькой монастырской часовне. Доминик утверждал, будто видел, как Фома, впав в транс, вознесся в воздух, и слышал голос, исходивший из надалтарного образа распятого Христа. Этот голос произнес: «Bene scripsisti de me, Thoma. Quam ergo mercedem acci pies?» На что пребывавший в трансе Фома ответил: «Nil, nisi te, Domine». [32]
В умах современных людей такие истории обычно вызывают недоверие и множество сомнений, впрочем, так оно и должно быть. Я убежден, что истории о чудесах и мистических событиях не следует принимать безоговорочно — гораздо лучше подходить к ним, вооружившись здоровым скептицизмом. Тем не менее, чтобы продолжить разговор и углубить наше понимание взаимосвязи между рациональным знанием и мистическим, я хотел бы предположить, что в данном случае рассказ свидетеля об этом событии отличался точностью, опирался на факты и был записан биографами Фомы Аквинского. И что же тогда? Что нам делать с этими сведениями, если они точны?
У истории о Фоме есть продолжение. Сразу после этого события или, если хотите, этого переживания благодати, Фома стал выглядеть другим человеком — эти сведения исходят из уст нескольких людей, которые его знали. Казалось, он стал жить в ином мире, часто то впадая в транс, то выходя из него и совершенно погрузившись в состояние внутреннего созерцания. Но самой разительной переменой был его отказ продолжать работу над теоретическими трудами, несмотря на настойчивые увещевания коллег. По свидетельству биографов, после того предполагаемого мистического переживания Фома не добавил к теологическому трактату, над которым тогда работал, ни единого слова. Своему ближайшему товарищу и доверенному другу, Реджинальду из Пиперно, он сказал: «Реджинальд, сын мой, заклинаю тебя живым всемогущим Богом, обетами твоего ордена и твоей любовью ко мне: покуда я жив, не открывай никому то, что я сейчас тебе скажу. Пришел конец моим трудам. После того, что я видел и что мне открылось, все написанное мной стало казаться мне сущим сором. В остальном полагаюсь на милость Божью и надеюсь, что вслед за окончанием моих трудов скоро придет и конец жизни». [11, с. 126] Примерно через три месяца Фома умер в возрасте сорока девяти лет по дороге в Лион, где он должен был присутствовать на заседании вселенского собора.
Хотя такая сильная реакция на мистическое переживание случается не каждый раз или даже в редких случаях, я уверен, что важно задуматься об особенностях истории, произошедшей с Фомой Аквинским. Каким бы ни было содержание и эмоциональное воздействие переживания Фомы, его было достаточно, чтобы повергнуть блестящий ум мыслителя в состояние «психологической смерти» и остановить движение его плодовитого пера на полуслове. Из того, что он сам сказал, получается, что сила и внезапность этой «внутренней смерти», или преображения, каким-то образом ускорила его физическую смерть. То, что прервало труд всей его жизни, вероятно, стало для него началом или, быть может, ускорением важной психической перемены — той, которая приготовила, а, возможно, даже и побудила его к тому, чтобы оставить этот мир.
Интересно, в чем же была загадка Фомы? Насколько напряженной должна была быть его личная дилемма, чтобы испытав встречу с откровением, он сразу прервал свою блестящую карьеру писателя и религиозного теоретика? Ведь ко времени этого мистического события он непрерывно писал и преподавал на протяжении уже тридцати лет. Его известность, популярность и авторитет распространились на большую часть Европы, на большинство самых крупных университетов, которые в эту эпоху достигли небывалого процветания. Кроме того, сама его личность была предметом горячих споров, а тогдашние охотники на ведьм подозревали его в ереси, что в те времена было немаловажным фактом, поскольку еретиков за их
