XXXI
Марморош настоятельно просил баронессу Ипсиланти лично побеседовать с ним, и она пригласила его к себе: в последнее время она чувствовала себя не вполне здоровой. Директор банка явился в назначенный час с портфелем под мышкой. Его лицо, плоское, словно по нему прошлись катком, было бледно и торжественно, держался он с подозрительной, преувеличенной вежливостью. Пенсне два раза падало с его плоского носа, так усердно он кланялся.
Баронесса приготовила чайный стол. Она хотела забаррикадироваться за китайским фарфором. Беседа велась вполголоса, очень спокойно. Соня, работавшая в соседней комнате, не разобрала ни одного слова. Вдруг стало совсем тихо, и Соня испугалась. В то же мгновение в дверях, мертвенно-бледный, показался Марморош: с баронессой сделался обморок. Марморош выразил свое глубочайшее сожаление и исчез. Горничная побежала за врачом.
Когда баронесса пришла в себя, она с удивлением увидела, что лежит в постели. Но она сейчас же вспомнила об ужасном разговоре с Марморошем, и у нее вырвался пронзительный истерический крик. У нее больше ничего нет, ни гроша. Ее дом, земли — всё, чем она владела, всё уплыло, и кроме того, оставался еще долг в сто двадцать тысяч крон. Всё пропало, она потеряла двести пятьдесят тысяч крон, всё свое состояние. Акции «Национальной нефти» упали на тридцать процентов, и это разорило ее. О, этот Борис! В мире нет справедливости, — ведь Бориса надо бы посадить в тюрьму. Она кричала не переставая — это было прямо ужасно, — в отчаянии ломала маленькие ручки и билась головой о стену. Нет, она не хочет больше жить. Нищенкой она жить не станет. Она прямо неистовствовала. В конце концов с ней сделался страшный сердечный припадок. Ночью положение больной стало критическим. Соня ни на секунду не отходила от нее. Утром по городу прошел слух, что баронесса Ипсиланти при смерти. Янко и Жак поспешили туда. Они нашли весь дом в страшном волнении. Соня была бледна, как тень, и точно окаменела от ужаса. К баронессе не пускали. Она лежала бледная, с посиневшими губами, и непрерывно стонала: «Умираю, умираю». Она послала за своим духовником, хотя никаких грехов у нее, в сущности, не было. Пожалуй, единственным ее грехом было то, что она пожелала этому Марморошу с его акциями, чтобы его забрала чума. Затем она призвала к себе экономку, преданную душу, которая двадцать лет служила у нее. Баронесса дала ей наставления и советы и распорядилась своим имуществом: бельем и платьем, а экономка обливалась слезами и целовала ей руки. После этого баронесса захотела попрощаться со своими собаками. Соня запротестовала, но баронесса упрямо стояла на своем, так что Соне пришлось привести к ней в комнату собак, одну за другой, и баронесса долго гладила их. Ну, теперь она готова. Врач дал ей морфий, но она не уснула. Она затихла и только слегка стонала; дыхание у нее было учащенное. Иногда она испуганно вздрагивала. Чей-то холодный палец прикасался к ее плечу.
— Я не решаюсь заснуть, Соня, — сказала она. — Если я закрою глаза, я их, наверно, больше не открою.
И в эту ночь Соня всё время оставалась около баронессы и не спала ни одной секунды. Только под утро больная забылась.
Врачи отнюдь не находили состояние баронессы безнадежным. Но, конечно, трудно сказать, что будет дальше, сердце у нее очень плохое. Утром больная проснулась и удивилась, что еще жива. Она чувствовала себя очень плохо и вдруг попросила позвать Янко. Соня не осмелилась ей перечить. Янко пришел и побоялся подойти к баронессе: он с трудом узнал ее.
Баронесса — она, казалось, сделалась вдруг совсем маленькой — взяла его руку и прошептала:
— Послушай, мой милый, мой дорогой, мой хороший, я умираю; очень тяжело расставаться с жизнью. Ты, мой хороший, любимый, единственный, должен дать мне обещание, ты должен мне поклясться... — и она что-то зашептала о дорогом больном, о Соне, и Янко обещал ей всё, что она хотела.
— Ну, теперь мне легче будет умирать! — вздохнула баронесса. В полной растерянности Янко забормотал что-то насчет выздоровления. Баронесса запротестовала, глядя на него с сострадательной улыбкой:
— Что ты понимаешь? Ты только дитя, милое, доброе дитя. Смерть стоит в этой комнате, я чувствую ее, и ночью она ясно шепнула мне: «Пора!» Ах, дорогой мой, благодарю тебя... Мне теперь гораздо легче.
Не успел Янко выйти из комнаты, как баронесса заснула. Она спала и спала, и это был добрый признак. Но пульс настолько ослабел, что Соня боялась каждую секунду, как бы сердце не остановилось. В мучительном страхе она день и ночь непрерывно держала в своей руке руку матери. Через несколько дней вдруг наступило заметное улучшение. Больная потребовала молока; она почувствовала аппетит.
— Ну, кажется, еще раз обошлось, — сказала она, подкрепившись. — Мой добрый ангел сохранил меня. О боже мой, прожить бы еще хоть год!
И опять пришлось приводить в ее комнату собак. Пуделю она разрешала весь день оставаться в комнате. Он сидел на стуле рядом с постелью и внимательно слушал, что ему говорила хозяйка.
Баронесса быстро поправлялась. Начали приходить знакомые. Баронесса хотела точно знать, кто оставил свою карточку. Она даже хотела принимать визитеров. Ей уже хотелось видеть людей, послушать новости, узнать, что о ней говорят в городе. Ну конечно, все уже думали, что она давно умерла, так она и знала. И этот Марморош, небось, радовался! Ах, это такой отвратительный человек!
— Вот я лежу уже целую неделю, — сказала она Раулю, — а Феликс ни разу не показался. Он только написал мне две строчки; это всякий может.
— Но Феликс сам болен, у него грипп и разлитие желчи!
Через несколько дней опасность миновала, но всё же не было никакого сомнения в том, что баронесса тяжело больна. Врачи считали, что ей лучше всего отправиться сперва в санаторий под Веной, там окрепнуть и затем несколько месяцев провести в Наугейме и полгода на Ривьере.
Вена, Наугейм, Ривьера!.. Баронесса посмотрела на врачей с насмешливой и почти злобной усмешкой.
— Прекрасно, друзья мои, — сказала она, — и вы все оплатите мое лечение!
Врачи рассмеялись. Теперь стало ясно, что баронесса поправляется: она уже шутит.
Баронесса отвернулась; лицо ее опечалилось. Она лежала тихо, лихорадочно блестевшими глазами уставясь в потолок. Вена, Наугейм, Ривьера!.. Боже мой, какие дураки эти врачи! Ведь у нее нет ничего, даже кровати. Марморош только из сострадания оставил ей кровать, чтобы она могла умереть на ней. Ею овладело чувство полной безнадежности. Бог покинул ее. Почему?.. Этого она не знала. Но, во всяком случае, было ясно, что он лишил ее своей помощи. Такой тяжкий упадок нравственных сил был в этот момент чрезвычайно опасен для баронессы. Она слабела день ото дня, и Соня была в отчаянии.
Янко и Жак в эти дни вели долгие совещания с Марморошем. Марморош сам попал из-за баронессы в очень тяжелое положение. Он переоценил состояние госпожи Ипсиланти и открыл ей слишком большой кредит. Он сделал страшную глупость, точно был совсем новичок. Центральный банк возложит на него ответственность за все эти операции. Он сам теперь разорен и вынужден по возможности покрыть потери банка. Ему пришлось наложить арест на всё имущество баронессы. Не одна госпожа Ипсиланти обанкротилась в эти дни, когда акции «Национальной нефти» упали на тридцать процентов, — десятки лиц разделяют ее судьбу. Боже мой, он, Марморош, ведь не изверг какой-нибудь!
Жак предложил план: Янко будет постепенно погашать долги баронессы, без всякого, однако, связывающего обязательства. Марморошу ничего другого не оставалось, как пойти на это. Янко готов был отдать под залог всё свое имущество, но Жак этого не допустил. Марморош вздохнул с облегчением и сам просил теперь дать ему совет, как снова влить хоть какую-нибудь надежду в сердце несчастной баронессы: ведь на нее больно смотреть. Она угасает!
Жак вспомнил о знаменитом винограднике баронессы. Тогда Марморош и Янко поручили ему купить этот виноградник за какую угодно цену.
Жак отправился к баронессе и, сияя от радости, сообщил ей, что нашел человека, заинтересовавшегося ее виноградником. Соня сразу же догадалась и густо покраснела от стыда: «Вот до чего дошло! Это заинтересованное лицо, конечно, Янко!» Жак и глазом не моргнул. Заинтересованное лицо просило не называть его имени. Но когда Жак сказал баронессе о том, что кто-то интересуется виноградником, она сейчас же запросила фантастическую сумму:
— Не забывай, Жак, что бурение стоило мне целого состояния! Ведь я должна всё это учесть. Можно углубить скважину еще на десять метров и наткнуться на нефть, кто знает!
Жак улыбнулся. Он торговался весь вечер и в конце концов купил не имевший никакой цены
