Вскоре после того как подали ликеры, Мен исчез. Ему надо было на вокзал – встречать первую из приглашенных дам. Это была майорша Зильбершмидт – разводка, избранница долговязого Фогельсбергера. Он отвез ее в Эйнштеттен и снова отправился на вокзал встречать свою невесту Клару.
– Самолет из Вены будет через двадцать минут в Дрездене. – Этими словами встретил его граф Доссе. Граф был страшно взволнован, услышав, что это единственный самолет на линии. Ему казалось невероятным, чтобы Шарлотта могла прибыть к десяти часам, к началу праздника. Вид у графа был совершенно растерянный, хотя он и улыбался.
– Сейчас мы их там всех расшевелим, – засмеялся Мен и велел соединить себя с «Люфтганзой». В какие-нибудь четверть часа он все уладил. Прекрасная Шарлотта имеет возможность часа два отдохнуть в гостинице. За ней будет послан специальный самолет из Берлина.
Граф Доссе, совсем было упавший духом, облегченно вздохнул. Вскоре он уже разговаривал по телефону с Шарлоттой, прибывшей в Дрезденский аэропорт. В самолете она страдала морской болезнью, но тем не менее хотела продолжать путь.
В эти мгновения не было на свете человека счастливее графа Доссе. Паша прыгал через вытянутую руку своего хозяина, пока не обессилел. Потом, в сумерках, граф, в сопровождении все еще тяжело дышавшей овчарки, стал расхаживать вокруг «замка», чтобы быть на месте, если его позовут к телефону. Легкий ветерок гнал по полям редкие снежинки. Наконец, пришло сообщение, что берлинский самолет сделал посадку в Дрездене, и еще через несколько минут, что он вылетел в дальнейший рейс.
Граф Доссе надел зимнее пальто, – ему все время было холодно, – и направился с Пашой к аэродрому. Через час Шарлотта будет здесь!
В темном небе уже слышался звук мотора, когда автомобиль Мена подкатил к аэропорту, и в ту же минуту граф Доссе заметил в ночном небе красный, стремительно снижающийся огонек. Когда самолет сел, в снопе света, падающего из кабины, закружились снежные хлопья, невидимые до этого мгновения. Граф Доссе узнал Шарлотту по тому, как она ставила ногу на ступеньку, и сердце его замерло. Можно позабыть, как уродлив человек, но что можно позабыть и то, как человек красив, это он понял только сейчас.
Шарлотта выглядела элегантной дамой в своем норковом манто и шапочке с драгоценными аграфами. Но что собственно удивительного, если премированная красавица имеет норковое манто и шапочку с аграфами? Да, да, и премированная не каким-нибудь гимнастическим обществом или яхт-клубом, а жюри, состоящим из двенадцати лучших художников Вены.
– Меховой мешок и одеяла в машине, сударыня, – услужливо ввернул Мен и бросил на счастливого графа многозначительный взгляд, как бы говоря: «Теперь я понимаю, почему вы ее от всех прятали».
Дамы были размещены вблизи «замка» в виллах, предназначенных для гостей. К ним были приставлены горничные и парикмахерши. В момент, когда вошли Доссе и Мен с Шарлоттой, Фогельсбергер пил вермут в холле. Все были в приподнятом настроении. Пробило половина десятого.
XVII
Выносливость гаулейтера была поистине фантастической. С шести часов утра он был уже на ногах, беседовал с сотней людей, битых четыре часа просидел на званом обеде, где выпил две бутылки старого бордо, не говоря уж о различных наливках, потом принял во дворце с десяток посетителей, но, возвратившись к девяти часам в «замок», был так же свеж, как утром. Даже его ржаво-красный пробор имел все тот же безупречный вид. Вернувшись, наконец, домой, он улегся на диван и стал читать приключенческий роман.
После утомительной поездки прекрасная Шарлотта прилегла на часок отдохнуть. Она давно уже поняла, что красота – это профессия и к ней надо относиться с полной серьезностью. Ротмистр Мен любезно назначил ужин на час позже, и граф Доссе обещал вовремя привести Шарлотту. Ведь все равно гаулейтер вряд ли появится раньше двенадцати.
В одиннадцать часов где-то в соседней комнате заиграл квартет, и ужин начался. Мужчины, еще под хмельком после обеда в «Звезде», пребывали в самом веселом настроении, а дамы сразу же перестали стесняться и непринужденно шутили и смеялись. Все они старались разыгрывать из себя дам общества, но очень уж часто выходили из роли. Пожалуй, лучше всего это удавалось майорше Зильбершмидт, происходившей из хорошей семьи. Фогельсбергер уже целый год собирался жениться на ней. Клара, возлюбленная Мена, дочь очень богатого фабриканта, юная хорошенькая девушка, соблазненная Меном, вела себя вначале очень манерно, но вскоре все ее жеманство исчезло; она начала неудержимо и звонко смеяться и уже не могла остановиться. Кроме этих двух дам, за столом сидела еще стройная, элегантная женщина, хозяйка салона мод на Курфюрстендамме в Берлине. Вначале она почти ни с кем не разговаривала и не сводила глаз со своего дружка, молчаливого адъютанта Фрея, в то время как Мен подчеркнуто ухаживал за ней.
Граф Доссе сидел, низко склонившись над тарелкой, и сиял от радости. Сегодня его лицо казалось почти красивым. Как только кто-либо взглядывал на него, он легкомысленным жестом поднимал свой бокал, а когда смеющаяся Клара уронила салфетку, первым ринулся ее поднимать.
Он ежеминутно взглядывал на часы и, наконец, по знаку Мена покинул зал. Через несколько минут он снова появился вместе с прекрасной Шарлоттой.
Все мужчины повскакали с мест, женщины обернулись, как по команде, и звонкий смех слегка захмелевшей Клары оборвался журчащим каскадом. На минуту стало очень тихо, слышались только буйные выкрики «хайль». Это охрана внизу, в погребе, праздновала день рождения гаулейтера.
Шарлотта и в самом деле была удивительно хороша. Ее фигура, фигура Юноны, отличалась редкой пропорциональностью, отчего и казалась стройной. Прекраснее всего была ее кожа – матовая, немного слишком бледная, гладкая, как слоновая кость. С белоснежных висков Шарлотты ниспадали нежные золотистые локоны, а ресницы она поднимала медленно и величаво – так павлин распускает свой хвост. За ее руки, казавшиеся мастерскими слепками с рук ботичеллиевских женщин, двенадцати венским художникам следовало бы выдать ей особую премию.
На «мадам Австрии» было голубое, стального отлива, платье фантази, золотые туфельки, а говорила она на мягком, вкрадчивом венском диалекте. Когда она вышла к столу, все заметили, что губы ее накрашены чуть-чуть ярче, чем принято, и охмелевшая Клара тут же вынула зеркало из сумочки, чтобы поглядеть, не слишком ли накрашен и ее рот.
Не успела прекрасная Шарлотта сесть за стол, как вошел гаулейтер; весь светясь благодушием, он небрежно пожал руки знакомым дамам. Заметив Шарлотту, он остолбенел и с нескрываемым любопытством стал смотреть на нее. Потом приветливо кивнул, пожал ей руку и попросил гостей не обращать на него внимания.
– Ведите себя так, как будто меня здесь нет, – громко сказал он. – Я простой человек из народа.
Дамы были очарованы этой простотой обращения, ведь как-никак это один из могущественных людей Германии; все помнили, что он принадлежал к числу тех, кто участвовал в шествии к Фельдхеррнхалле.[10]
Румпф сел на свое место, и официант в черном фраке наполнил его бокал вином.
– Разве не блестящая идея пришла мне в голову – пригласить сюда дам? – крикнул он через весь стол, внимательно разглядывая то одну, то другую женщину. – Ну, а теперь, господа, будьте как дома.
Он молча ел свой суп, не спуская пристального взгляда с Шарлотты. Наконец, он подозвал ее к себе.
– Я вижу, вы тоже только что начали кушать. – сказал он. – Составьте мне компанию, «мадам Австрия». Граф Доссе еще успеет наглядеться на вас.
Фогельсбергер вскочил, и Шарлотта заняла место рядом с гаулейтером. Она раскраснелась, в глазах у нее появился возбужденный блеск. Разумеется, Шарлотта торжествовала: этот важный вельможа изо всех женщин отличил именно ее.
Прерванная застольная беседа возобновилась; снова раздался звонкий смех Клары.
– Как я слышал, путешествие было не из приятных, «мадам Австрия»? Вы разрешите мне так называть вас?
– Как вам будет угодно, – ответила она не без смущения. – Поездка, и правда, оказалась очень нелегкой, особенно трудно пришлось перед Дрезденом. Я чувствовала себя совсем плохо.
Румпф громко рассмеялся.
– Морская болезнь?
