Частное расследование

начальство тешило себя иллюзиями.

Он покрутился, поискал, нашел ржаной хлеб, паштет и молоко, достал нож и тарелку и занялся приготовлением завтрака.

— Ну, чего ты уставился? — спросил он. — Никогда не видел мужика на кухне, что ли?

Я пошел одеваться. Когда я вернулся, он стоял у кухонной стойки, ел поджаренный хлеб, намазывая его паштетом, и запивал молоком прямо из пакета. Он располнел — его живот арбузом вырисовывался под нейлоновой рубашкой.

— Ты очень занят сегодня? — спросил он. — Я подумал, может, смотаемся на ранчо и погоняем в гольф?

— Не знал, что ты играешь в гольф.

— Я и не играю. Но нужно же иметь какое-то хобби, верно?

— Извини, сегодня утром у меня работа.

— Да? Значит, мне уйти?

— Нет, работа не с пациентами. Я кое-что пишу.

— А, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой. — Я имел в виду настоящую работу.

— Для меня эта работа настоящая.

— Что, все та же старая песня — блокировки-провалы-сдвиги-по-фазе?

Я кивнул.

— Хочешь, я сделаю это вместо тебя? — сказал он.

— Что сделаешь?

— Напишу твой доклад.

— Валяй.

— Нет, я серьезно. Настрочить что-то всегда было для меня раз плюнуть. Недаром я дошел до магистра — видит Бог, это лишь часть того академического дерьма, которым меня пичкали. Моя проза не отличалась большой оригинальностью, но была... добротной, хотя чуточку скучноватой. Говоря словами моего тогдашнего университетского наставника.

Он с хрустом откусил кусок поджаренного хлеба. Крошки посыпались ему на грудь рубашки. Он не сделал ни малейшей попытки стряхнуть их.

Я сказал:

— Спасибо, Майло, но я пока не созрел для того, чтобы иметь «негра». — Я пошел варить кофе.

— Ты-чего-это? — спросил он с набитым ртом. — Не доверяешь мне?

— Это научная писанина. Материал для журнала по психологии.

— Ну и что?

— А то, что речь идет о сухих цифрах и фактах. Может, страниц сто такого текста.

— Велика важность, — сказал он. — Не страшнее, чем основной протокол убийства. — Коркой хлеба он стал отстукивать у себя на пальце. — Римское один: резюме преступления. Римское два: изложение событий в хронологической последовательности. Римское три: информация о жертве преступления. Римское...

— Я тебя понял.

Он сунул корку в рот.

— Ключом к отличному написанию отчетов является изгнание из них всякого пыла, до последней капли. Используй добавочную — с «горкой» — порцию избыточно заумных тавтологических плеоназмов, чтобы сделать отчет умопомрачительно скучным. И тогда твои начальники, которым положено все это читать, быстренько выдохнутся, начнут перескакивать с пятого на десятое и тогда, может быть, не заметят, как ты, развив бурную деятельность с момента обнаружения трупа, так ни черта и не раскрыл. А теперь скажи мне, так ли это отличается от того, что делаешь ты?

Я рассмеялся.

— До сих пор я полагал, что ищу истину. Спасибо, что поправил.

— Не за что. Это моя работа.

— Кстати, о работе. Есть что-нибудь новенькое?

Он посмотрел на меня долгим, мрачным взглядом.

— Опять все то же. Конторские жокеи с улыбающимися рожами. На этот раз притащили психоаналитика из управления.

— Я думал, ты отказался консультироваться.

— Они обошли мой отказ, назвав это проявлением стресса. Условия наказания — читайте мелкий шрифт.

Он покачал головой.

— Все эти типы с сальными рожами разговаривали со мной ну исключительно тихо и медленно, как с маразматиком. Справлялись о моей адаптации. Об уровне стресса. Делились своей озабоченностью. Ты когда-нибудь замечал, как люди, которые говорят, что чем-то делятся, в действительности никогда этого не делают? Они также весьма заботливо дали мне понять, что все мои медицинские счета оплачивало управление — которое, стало быть, получало копии всех моих лабораторных анализов, — и что там высказывалось определенное беспокойство по поводу уровня моего холестерина, триглицеридов и чего-то там еще, и действительно ли я чувствую себя в силах вернуться к активной службе.

Он помрачнел.

— Как тебе нравятся эти деятели, а? Я в ответ тоже им улыбнулся и сказал, не забавно ли, что и мой стрессовый уровень и мои триглицериды были всем до лампочки, когда я мотался на задания.

— Ну и как они отреагировали на этот перл?

— Новой порцией улыбочек, потом таким жирным молчанием, в котором можно было жарить картошку, как во фритюре. Здорово действует на нервы. Наверняка эта задница, психоаналитик, предупредил их — не обижаться. Но таково военное мышление: уничтожить индивидуума.

Он посмотрел на пакет с молоком и сказал:

— А, с низким содержанием жира. Это хорошо. Да здравствуют триглицериды.

Я налил в кофеварку воды, засыпал в воронку несколько ложек кофе «Кениан».

— Одного у этих задниц не отнимешь, — сказал он. — Они становятся все напористее. На этот раз они пошли в открытую и заговорили о пенсии. О долларах и центах. С фактическими выкладками, откуда видно, как много получается всего, если прибавить проценты, которые я мог бы получить в случае удачного помещения денег. О том, как славно можно прожить на то, что мне полагается за четырнадцать лет. Когда я не распустил слюни и не схватил наживку, они отбросили морковку и взяли палку, и пошли намеки, что вопрос о пенсии отнюдь не является однозначно решенным, учитывая обстоятельства. И все такое прочее. Что правильный выбор момента имеет существенное значение. И тому подобное.

Он принялся за следующий кусок хлеба.

Я сказал:

— И чем же все кончилось?

— Я дал им повякать еще немного, потом встал, сказал, что у меня неотложная встреча, и ушел.

— Ну, — заметил я, — если ты все-таки решишь уволиться, то дипломатический корпус всегда к твоим услугам.

— Ты что, — сказал он, — я этим сыт вот докуда. — Он чиркнул пальцем по горлу. — Ну, отстранили на полгода, ладно. Ну, отобрали пушку, и значок, и зарплату, черт с вами. Но дайте мне отбыть срок в мире и покое, отвяжитесь с вашей хреновой заботой. Со всей этой фальшивой чувствительностью.

Он вернулся к еде.

— Конечно, на лучшее я, наверно, не могу рассчитывать, при таких обстоятельствах. — Он усмехнулся.

— 'Отлично' с плюсом по результатам тестирования на контакт с реальностью, Майло.

Он сказал:

— Оскорбление действием старшего по званию. — Он еще шире улыбнулся. — Неплохо звучит, а?

— Ты забыл самую забойную часть. На ТВ.