консультантов по всем специальностям, бесчисленные процедуры и осмотры. Бедная малышка впадает в истерику, как только открывается дверь в ее комнату. Но никто не может поставить диагноз, и за все время, что она находится здесь, – никаких дыхательных осложнений. Уверившись в своей теории, что приступ был вызван передаваемой тревогой матери, я выписала их. В следующий раз на приеме я не предпринимала никаких исследований, только пыталась играть с ней. Но она по-прежнему не желает меня признавать. Поэтому я осторожно заговорила с матерью о том, что ее тревоги передаются ребенку, но она не разделяет моего мнения.
– Как она восприняла этот разговор?
– Не сердилась – это не в ее привычках. Она просто сказала, что не понимает, как это может происходить, – ведь ребенок еще слишком маленький. Я объяснила ей, что фобии могут проявиться в любом возрасте, но было ясно, что это ее не убеждает. Поэтому я оставила этот разговор, отправила их домой, чтобы дать ей время подумать. Я надеялась, что, когда Кэсси исполнится год и риск внезапной младенческой смерти уменьшится, страхи матери ослабнут и девочка также начнет успокаиваться. Через четыре дня они вновь оказались в отделении неотложной помощи: круп, одышка, мать в слезах умоляет вновь принять их в стационар. Я приняла ребенка, но не назначила никакого обследования, ничего, даже отдаленно напоминающего какое-либо вмешательство. Только наблюдения. И младенец выглядел превосходно – даже не чихал. Тут я более серьезно начала разговаривать с матерью о психологической стороне проблемы. Однако опять безрезультатно.
– А она когда-нибудь упоминала о смерти первого ребенка?
Стефани отрицательно покачала головой:
– Нет. Я подумывала об этом, но тогда это казалось просто неуместным, Алекс. Это было бы слишком тяжело для нее. Я считала, что хорошо понимала ее состояние. Я была дежурным врачом, когда они принесли своего первого, мертвого, ребенка. Провела все посмертные обследования... Я сама отнесла его в морг, Алекс. – Она зажмурила глаза, потом открыла их, но смотрела куда-то в сторону.
– Это просто какой-то кошмар, – сказал я.
– Да... и я попала в это дело случайно. Они были частными пациентами Риты, но ее не было в городе, а я дежурила на вызовах. Я совсем не знала их, но завязла в этом деле – ведь мне пришлось проводить летальную комиссию. Я изо всех сил пыталась помочь им, дала направление в группу психологической поддержки, но это их не интересовало. Когда же через полгода они явились ко мне и попросили стать лечащим врачом новорожденного младенца, я была очень и очень удивлена.
– Почему?
– Я бы скорее подумала, что ассоциируюсь для них с трагедией, нечто вроде «убей гонца, принесшего плохие вести». Но у них не возникло подобного чувства, и я поняла, что обращалась с ними так, как должно.
– Уверен в этом.
Стефани пожала плечами.
Я спросил:
– А как Рита отнеслась к тому, что ты взялась вести ее пациентов?
– А что ей оставалось делать? Когда она была им нужна, ее не оказалось на месте. В то время у нее появились собственные проблемы. Ее муж – ведь ты знаешь, за кого она вышла замуж?
– За Отто Колера.
– Знаменитого дирижера, именно так она обычно упоминала о нем – «мой муж, знаменитый дирижер».
– Он, кажется, недавно умер?
– Несколько месяцев тому назад. Он болел некоторое время, затем ряд сердечных приступов. С тех пор Рита отсутствует чаще, чем обычно, а мы, остальные, тянем за нее. Большей частью она разъезжает по симпозиумам, представляя старые исследовательские работы. Вообще-то собирается уйти на пенсию. – Стефани смущенно улыбнулась. – Я подумываю, а не претендовать ли мне на ее должность, Алекс. Можешь представить меня во главе отделения?
– Разумеется.
– На самом деле?
– Конечно, Стеф, а почему нет?
– Я не знаю. Эта должность в некотором роде является... авторитарной по сути.
– До некоторой степени, – согласился я. – Но мне кажется, что должность может нести в себе различные стили руководства.
– Так-то оно так, – продолжала она. – Но я не уверена, что из меня получится хороший руководитель. В общем-то я не люблю указывать людям, что они должны делать... Ладно, хватит об этом. Я отвлекаюсь от дела. Были еще два случая с обмороками, после которых я вновь подняла вопрос о психологическом воздействии.
– Еще два, – сказал я, просматривая свои заметки. – В целом у меня уже набралось пять.
– Правильно.
– Сколько ребенку к этому времени?
– Почти год. И уже старожил больницы. Еще два случая пребывания в стационаре, и все анализы отрицательные. В конце концов я занялась мамашей и настоятельно рекомендовала психологическую консультацию, на что она реагировала следующим образом... Дай я лучше тебе процитирую... – Стефани открыла медицинскую карту и негромко зачитала: – «Я понимаю, что это нужно, доктор Ивз. Но я просто уверена, что Кэсси больна. Если бы вы только видели ее, когда она лежала там, синюшная». Конец цитаты.
– Она выразилась именно так – «синюшная»?
– Да. У нее есть некоторая медицинская подготовка. Училась на специалиста по вопросам дыхания.
– И оба младенца страдали остановкой дыхания. Интересно.
– Да. – Стефани напряженно улыбнулась. – В то время я еще не понимала, насколько это интересно. Я все еще была поглощена самой проблемой, пытаясь поставить диагноз, с беспокойством ожидая нового кризиса и гадая, смогу ли я чем-нибудь помочь. К моему удивлению, некоторое время ничего не случалось.
Она вновь заглянула в медицинскую карту.
– Прошел месяц, другой, третий, а они все не появляются. Я была счастлива, что ребенок здоров, но все же начала подумывать, не нашли ли они другого врача. Поэтому я позвонила к ним домой и поговорила с матерью. Все в порядке. Затем вдруг поняла, что в разгар всей этой истории ребенок не прошел обследования, обязательного по достижении одного года. Я назначила это обследование и обнаружила, что все в полном порядке, за исключением несколько замедленного развития речи.
– А именно?
– Никакого отставания или чего-либо подобного. Просто она издавала мало звуков – я практически не слышала ее, а мать сказала, что она и дома ведет себя так же. Я пыталась провести тест по Бейли, но не смогла, потому что ребенок не шел на контакт. По моим предположениям, отставание было в два-три месяца, но, знаешь, в таком возрасте не много нужно, чтобы сдвинуться с места, а учитывая все стрессы, через которые прошла бедняжка, это вообще ничего не значит. Ну какая я умница: заводя разговоры о проблемах с развитием речи, я сумела вызвать у матери беспокойство хотя бы по этому поводу. Я послала их в отделение оториноларингологии проверить речь и слух. Врачи сочли, что строение ушей и гортани абсолютно нормальные, и подтвердили мое заключение: возможна незначительная задержка в результате реакции на медицинскую травму. Я дала матери некоторые рекомендации по стимулированию развития речи. Следующие два месяца они у меня не появлялись.
– Ребенку двадцать один месяц, – записал я.
– И через четыре дня после этого он опять в отделении неотложной помощи. Но на сей раз не из-за проблем с дыханием. Теперь критическая температура – сорок и пять десятых. Жар и сухость, учащенное дыхание. Если честно, Алекс, я была почти рада обнаружить у нее лихорадку – по крайней мере, я имела дело с чем-то органическим. Но анализ лейкоцитов оказался нормальным, ничего вирусного или бактериального. Поэтому я провела токсикологический анализ. Все в порядке. Правда, лабораторные
