Выживает сильнейший

Пожав плечами, Эндрю опустил глаза на ее открытые туфли, из прорезей которых виднелись покрытые розовым лаком ноготки. Десятисантиметровый каблук. Сейчас она без особого труда дотянулась до моей щеки.

Не поцелуй, а всего лишь клевок. Губы оказались мягкими. И вновь, как в ресторане, Зина положила мне на щеку ладонь. Язык ее заплясал. Из чувства собственного достоинства я несколько секунд сопротивлялся, но потом разжал зубы и впустил ее. Рука Зины упала мне на ягодицы, пальцы сжались. Другую руку она положила на дверную ручку, толкнула.

– Оставь надежду, всяк сюда входящий.

– Надежду на что?

– На скуку.

Мы вошли. Внутри было людно; музыка не столько уже грохотала, сколько причиняла боль. Пока Зина вела меня через толпу, я старался незаметно осмотреться. Сразу у входа глаза различили две двери – туалет с отпечатанной на принтере табличкой «Le pissoir» и, по-видимому, кладовка – без всяких надписей. Ступени лестницы вели вниз. Как и в большинстве стоящих на склоне домов, спальни располагались на самом нижнем уровне.

У двери туалета устало стояла седоволосая женщина в черном платье с белым воротничком, она и головы не повернула, когда мы прошли мимо. В мерцающем свете новогодней гирлянды по комнате под музыку Стравинского лениво плавали человеческие тела, отбрасывая на стены причудливые тени. Кто-то танцевал, кто-то разговаривал стоя, чудом умудряясь видеть во мраке лицо собеседника.

Никаких символов, указывавших бы на принадлежность хозяйки дома или собравшегося в нем общества к «Мете». Хотя, с другой стороны, чего я мог ожидать?

Зина продолжала тащить меня за собой. Гости рассеянно уступали дорогу, не проявляя к нам особого внимания. Дом оказался еще меньше, чем я предполагал, весь второй этаж состоял из одной гостиной, отделенной от крохотной кухоньки длинным прилавком высотою мне по пояс. Поверхность его была плотно заставлена бутылками с содовой водой, банками пива, плошками со льдом и пластиковой одноразовой посудой.

На стенах с трудом можно было различить довольно дурные эстампы в металлических рамках. Сплошной растительный орнамент, ничего значимого. Со стилем Зины, насколько я мог судить, они совершенно не вязались, но, кто знает, как часто ей приходило в голову менять свои вкусы?

Было очевидно, что декоратор из нее никудышний. Отдельные предметы мебели выглядели столь же убого, как и в квартирке Эндрю; даже подбор книг на хлипких стеллажах вдоль двух стен оказался почти идентичным.

Все-таки Даниэл – провидец. Когда ему надоест работа полицейского, он может смело выступать с трюками ясновидения.

Ладонь Зины обжигала мои пальцы. Она все влекла меня куда-то вглубь, мимо покрытого белой бумагой длинного складного стола, за которым сидели что-нибудь жующие либо пьющие люди.

Я увидел стеклянную дверь балкона – единственного прихотливого элемента, благодаря которому дом все же чуть отличался от фанерной коробки для сигар. Дверь была распахнута прямо в звездное небо.

Потрясающий вид, сказал бы агент по торговле недвижимостью, позаботившись о том, чтобы привести сюда потенциального покупателя ночью.

Нисколько не соблазнившись лежавшей в тарелках едой, я попробовал прикинуть общее количество гостей. По всему выходило человек шестьдесят-семьдесят – вполне достаточно, чтобы скромных размеров гостиная казалась набитой битком.

Глаза мои бегали по смутно видневшимся лицам в поисках Фэрли Санджера. Даже если он и был где-то рядом, обнаружить его в темноте представлялось мне вряд ли возможным.

Семь десятков людей, выглядевших такими же обыденными и серыми, как и их машины. Больше мужчин, чем женщин. Возраст присутствовавших колебался от тридцати до пятидесяти с лишним.

Ни одного отталкивающего лица, равно как и ни одного хоть сколь-нибудь симпатичного или привлекательного.

Сборище стандартных, не поддающихся описанию человеческих особей.

Активных особей. Быстро двигающиеся рты, шевелящиеся губы, обилие жестов, разнообразие поз, улыбки, ухмылки, гримасы, поучительно поднятые вверх указательные пальцы.

Я заметил одиноко сидевшего в углу бородача, который открыл мне дверь. На коленях у него лежала какая-то дешевая книжка, рука сжимала банку пепси, которой он поглаживал себя по груди.

Подняв голову, мужчина посмотрел на меня и вновь уткнулся в книгу – до конца ему оставалось всего несколько страниц. Рядом с ним двое других – один в неряшливом костюме с вязаным шерстяным галстуком, второй – в расстегнутой рубашке и защитного цвета брюках – молча курили, переставляя фигуры на шахматной доске.

Когда глаза уже привыкли к полумраку, я увидел, что тут и там в гостиной шла игра: мужчина с женщиной остервенело двигали пешки, стремительно сыпался белый песок в стоявших у правой руки женщины часах; чуть в стороне слышался шелест карт; другая пара склонила головы над японскими шашками. Еще двое мужчин – оба в черном, с усами и в очках, вполне возможно, близнецы – были заняты чем-то отдаленно напоминавшим шахматы, но игра велась внутри собранного из пластиковых перекладин куба. Трехмерные шахматы? Ближе к кухонной тумбе троица развлекалась с кучкой отполированных камешков, игральной костью с желобком из красного дерева.

Как в таком адском шуме можно сосредоточиться?

Но собравшиеся были людьми умными.

У столика с напитками Зина наконец остановилась. Используемая вместо скатерти белая бумага с неровными краями казалась той, в какую мясник заворачивает свой товар. Содовая, пиво, минеральная вода, дешевые сорта виски, водка, кукурузные чипсы, соленые орешки, пластиковые стаканчики с плавленым сыром с креветками.