— Они начали прижигать ее сигаретами. Люк сказал, что он слышал, как шипела кожа… О Господи! Я думал, он…
— Все придумал.
Хансен всхлипнул и вытер нос рукавом, его голова опустилась на грудь. Затылок был блестящим и морщинистым, как консервированное сало.
— Они прижигали ее сигаретами — а потом?
— Вот и все. Больше мне нечего добавить. Люк говорил, что происходящее напоминало игру, — ему пришлось так думать, чтобы окончательно не сойти с ума. Он повторял, что смотрел и пытался убедить себя, что перед ним надувная кукла и они с ней развлекаются. Он сказал, что все это продолжалось нестерпимо долго, пока кто-то — мне кажется, он назвал Вэнса, я не могу поклясться, но мне так кажется — не сказал, что она мертва и им нужно избавиться от тела. Они завернули ее во что-то и засунули в багажник «ягуара» Вэнса, а потом где-то выбросили.
— Не кажется ли вам, Николас, что описание выглядит слишком подробным для галлюцинации?
Хансен ничего не ответил.
— В особенности, — не унимался Майло, — для такого глуповатого парня, как Чепмен. Неужели он был склонен к фантазиям?
Хансен продолжал молчать.
— Куда они ее отвезли, Николас?
— Я не знаю — проклятие, почему об этом не было ни слова в газетах?
Хансен сжал руку в кулак и поднял на уровень груди, словно хотел придать своим словам больше веса.
Майло слегка отклонился в сторону, но продолжал угрожающе нависать над Хансеном. Тот беззвучно плакал.
— А что они делали потом?
— Заказали кофе, — ответил Хансен. — Где-то в Голливуде. Кофе с пирогом. Люк сказал, что пытался есть, но его вырвало в туалете.
— Какой пирог?
— Я не спрашивал. Почему ничего не было в газетах?
— А вы сами как думаете, Николас?
— О чем вы? — удивился Хансен.
— Ну, вы же неплохо знали своих приятелей, как вы объясняете отсутствие информации об убийстве в газетах?
— Я не понимаю, на что вы намекаете.
Майло встал, потянулся, покрутил головой и подошел к окну. Он остался стоять спиной к Хансену.
— Подумайте о мире, в котором вы живете. Николас. Вы удачливый художник. Вы получаете тридцать или даже сорок тысяч долларов за картину. Кто покупает ваши произведения?
— Тридцать тысяч не такая уж большая сумма за картину, — возразил Хансен. — Если сравнить с…
— Это большие деньги за одну картину, — перебил Майло. — Кто их покупает?
— Коллекционеры, но я не понимаю, какое отношение…
— Да-да, люди со вкусом и все такое. Но сорок штук за современную картину — тут речь идет не о простых коллекционерах.
— Ну да, люди среднего класса, — сказал Хансен. Майло резко повернулся к нему.
— Люди с деньгами, Николас, — с усмешкой сказал он. Мутные глаза Хансена округлились.
— Вы хотите сказать, что кто-то дал взятку, чтобы убийство замяли? Неужели такое возможно? Но тогда почему же оно всплыло теперь? Почему именно сейчас?
— Попробуйте объяснить сами.
— Ничего не приходит в голову.
— А вы подумайте.
— Кто-то заинтересован в том, чтобы предать эти факты огласке? — предположил Хансен. Он поднял голову. — В игру включились большие деньги? Вот что вы пытаетесь мне сказать?
Майло вернулся к дивану, уселся и вновь открыл блокнот.
— Большие деньги, — продолжал Хансен. — Иными словами, я поступил как настоящий осел, когда согласился разговаривать с вами. Вы застали меня врасплох и использовали… — Тут его лицо просветлело. — Но вы все испортили. Вам следовало предложить мне пригласить адвоката, а так то, что я сказал, не будет принято судом…
— Вы слишком много смотрите телевизор, Николас. Мы обязаны предложить вам адвоката, если намерены вас арестовать. У нас есть для этого причина, Николас?
— Нет, нет, конечно, нет… Майло посмотрел на меня.
— Пожалуй, нам так и следует поступить. Препятствие к исполнению правосудия является преступлением. — Он вновь обратился к Хансену. — Подобное обвинение — вне зависимости от того, будете вы осуждены или нет, — изменит вашу жизнь. Но если вы согласитесь сотрудничать с нами…
Глаза Хансена засверкали. Он провел рукой по редким волосам за ушами.
— У меня есть основания для беспокойства, не так ли?
— Из-за чего?
— Из-за них. Господи, что я наделал? Я застрял в Лос-Анджелесе, но мне нельзя уезжать, я не могу оставить мать…
— В любом случае уезжать вам не следует, Николас. Если вы вели себя честно и рассказали нам все, что знали, мы постараемся обеспечить вам безопасность.
— Вам плевать на меня. — Хансен встал. — Уходите, мне нужно побыть одному.
Майло не шелохнулся.
— А нельзя взглянуть на вашу картину?
— Что?!
— Я и в самом деле люблю живопись, — заявил Майло.
— Моя студия является частным владением, — угрюмо заявил Хансен. — Уходите отсюда!
— Никогда не показывайте дураку незаконченную работу?
Хансен сделал несколько нетвердых шагов и глухо рассмеялся.
— Вы совсем не дурак. Вы потребитель. Как вы живете с собой?
Майло пожал плечами, и мы направились к двери. Положив руку на ручку двери, Майло остановился и проговорил:
— Кстати, картины на вашем сайте просто великолепны. Как французы называют натюрморты — natur morte? Мертвая природа?
— А теперь вы пытаетесь меня унизить.
Майло распахнул дверь, и Хансен сказал ему в спину:
— Ладно, взгляните. Но у меня в студии лишь одна незаконченная картина.
Мы поднялись вслед за ним по узкой лестнице с латунными перилами и оказались на длинной площадке с толстым зеленым ковром. Три спальни с одной стороны и одна дверь, ведущая в северное крыло. На ковре стоял поднос с завтраком. Чайник и три пластиковые тарелки: желе цвета крови, вареное очищенное яйцо и какая-то коричневая гранулированная масса.
— Подождите здесь, — сказал Хансен, — мне нужно проведать мать. — Он на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул внутрь и вернулся к нам. — Она все еще спит. Ладно, пошли.
Его студия находилась в самой южной спальне — небольшой комнатке, объем которой увеличили за счет приподнятых балок и застекленной крыши, пропускавшей внутрь лучи южного солнца. Пол из твердой древесины выкрашен в белый цвет, мольберт тоже. Белый лакированный шкафчик, белый футляр с набором красок и кистями, стеклянные кувшины, наполненные скипидаром и растворителем. Цветные точки краски, выдавленной на белую фарфоровую палитру, трепетали на белом фоне, точно экзотические бабочки.
На мольберте стояла картина размером одиннадцать на четырнадцать дюймов. Хансен сказал, что работа еще не закончена, но мне показалось, что делать ему тут больше нечего. В центре композиции
