пониже смятого воротника.
Майло начал:
— Я знаю, время не слишком подходящее для разговоров, но если вы что-либо можете нам сказать…
— Что я могу вам сказать?
— Нет ли кого-нибудь — вообще кого-нибудь, — кто хотел бы причинить вашей матери зло?
— Она была учительницей, — сказал Манкузи.
— И ушла на пенсию…
— Они ее наградили. Она была строгой, но справедливой, все ее любили. — Он помахал пальцем. — «Хочешь хорошую отметку? Работай!» Такой у нее был девиз.
Я задумался, как все, что он говорил, могло увязываться с человеком, который жил на пенсию по инвалидности и брал у старухи матери деньги.
Троечник. Его бы никуда не взяли.
— Значит, нет никого, на кого вы могли бы подумать? — не отставал Майло.
— Нет. Это… настоящее безумие.
Кусочек блевотины упал на ковер в нескольких дюймах от ботинка моего друга.
— Безумие и кошмар. — Манкузи опустил голову и тяжело задышал.
— Вы в порядке, сэр?
— Небольшая одышка. — Тони выпрямился, начал медленно дышать. — На меня так стресс действует…
Майло сказал:
— Если не возражаете, у нас есть еще несколько вопросов.
— Что?
— После того как умер ваш отец, у вашей матери были какие-нибудь романы?
— Романы? Она любила читать. Иногда смотрела сериалы. Вот и все ее романы. — Он тряхнул волосами, склонил голову и отвел со лба мокрую высветленную прядь.
Эта симфония движений напомнила мне о том, что рассказывал Эд Москоу.
— А близкие друзья у нее были? Мужчины или женщины?
Манкузи покачал головой, заметил блевотину на полу и поднял брови. Ковер был весь в пятнах, а сверху засыпан крошками и пылью. Когда-то он был светло-бежевым, но со временем потемнел, как зубы у курильщика.
— Значит, никакой светской жизни? — спросил Майло.
— Никакой. Уйдя на пенсию, мама полюбила одиночество. Слишком долго ей пришлось проработать в шумной школе. Она мирилась с этим тридцать лет.
— Выходит, она жила сама по себе.
— Она всегда жила сама по себе. Теперь она может быть собой. — Манкузи подавил рыдание. — Ох, мама…
— С этим нелегко справиться, — посочувствовал Майло.
Молчание.
— У вашей матери были какие-нибудь хобби?
— Что?
Майло повторил вопрос.
— Почему вы спрашиваете?
— Я хочу представить ее себе.
— Хобби, — повторил Манкузи. — Она любила пазлы, кроссворды. Судоку. Судоку она любила больше всего. У нее был диплом математика, но преподавала она общественные науки.
— Какие-нибудь еще игры?
— Что вы имеете в виду? Она была учительницей. Ее не… это случилось не из-за ее хобби. Это сделал какой-то… псих.
— Значит, никаких хобби, из-за которых она могла бы влезть в долги?
Водянистые глаза Манкузи остановились на лице Майло.
— О чем таком вы толкуете?
— Есть вопросы, которые мы должны вам задать, мистер Манкузи. Ваша мать покупала лотерейные билеты, играла в покер по компьютеру или делала что-то другое в этом роде?
— У нее даже не было компьютера. Как и у меня.
— Значит, она не выходила в Интернет?
— Почему вы задаете такие вопросы? Вы же сказали, что ее даже не ограбили.
— Простите, — сказал Майло. — Мы не должны ничего упустить.
— Моя мать не играла.
— Она всегда следовала своим устойчивым привычкам?
— Что вы имеете в виду?
— Ну например, выходила ли она за газетой в одно и то же время?
Манкузи сидел не двигаясь, уставившись в пространство.
— Сэр?
— Она рано вставала. — Он схватился за живот. — Ох… опять тошнит.
Еще один забег к раковине. На этот раз сухие спазмы привели к кашлю и одышке. Тони открыл маленький холодильник, достал оттуда початую бутылку с чем-то прозрачным, отпил глоток. Вернулся, все еще держа бутылку в руке.
Диетический тоник.
Он схватился за живот, крепко сжал, помассировал.
— Слишком жирный. Раньше пил джин с тоником, теперь — только тоник без сахара. — Он еще раз отпил из бутылки, не сумев сдержать отрыжку. — Мама-то как замуж вышла, так ни одного фунта не прибавила.
— Она соблюдала диету? — поинтересовался Майло.
Манкузи улыбнулся:
— Ей это было не нужно. Она могла есть пасту, сладкое — все, что угодно. Я пошел в отца. Он умер от сердечного приступа. Я должен следить за собой.
— Это все холестерин, будь он неладен.
Манкузи покачал головой.
— Мама… они сделали ей больно?
— Они?
— Не важно. Она мучилась? Скажите мне, что она не мучилась.
— Все произошло очень быстро, — сказал Майло.
— О Господи! — Снова слезы.
Мой друг протянул ему бумажный платок из пачки, которую всегда носил для таких случаев.
— Мистер Манкузи, мы так подробно расспрашиваем о личной жизни вашей матушки, потому что свидетель описал нападающего как человека примерно ее возраста.
Пальцы Манкузи разжались, салфетка упала на пол.
— Что?
Майло повторил описание убийцы, которое дал нам Эдвард Москоу, включая синюю клетчатую кепку.
— Чушь какая-то, — сказал Манкузи.
— Он вам никого не напоминает?
Манкузи снова тряхнул волосами:
— Конечно, нет. У папы было много таких кепок. После того как облысел, он не хотел, чтобы солнце пекло ему голову. Это настоящее безумие.
— А как насчет черного «Мерседеса эс-шестьсот»? Тоже ничего знакомого?
— Я не разбираюсь в машинах, — помотал головой Манкузи.
— Это большой четырехдверный седан, — объяснил Майло. — Последняя модель.
