советовали и выручали его. Правда, в обоих случаях Казанова действовал небескорыстно: женщины платили ему сексуальным удовольствием за его доброту. «[Брагадин] всегда давал мне превосходные наставления, — писал Казанова, — которые я слушал с удовольствием и восхищением и никогда не игнорировал. Это все, что он хотел от меня. Он давал мне хорошие советы и деньги». Кроме того, как прекрасно знал Казанова, сенатор дарил ему любовь.
Проживая в палаццо Брагадина, где с балкона второго этажа смотрят три каменные головы апостолов, Казанова вскоре стал известной фигурой в окрестностях Санта Марина — района изысканных дворцов, где, по иронии судьбы, находится еще один театр, «Театро Гримани ди Сан-Джованни Грисостомо» (сейчас известен как «Малибран»). Когда молодой франт выходил из своей гондолы, он мог бросить взгляд через канал на жизнь, которую оставил, напротив пристани палаццо находились двери в театр.
В компании трех вельмож он провел лето 1746 года в Падуе, теперь уже бесконечно далекой от оставшегося в прошлом мира школяров доктора Гоцци. Нынче Джакомо тратил время и деньги в доме местной куртизанки Анчиллы, где также играл в азартные игры. В результате он получил вызов на свою первую дуэль, с «молодым мужчиной с такими же куриными мозгами, как и у меня, и с такими же вкусами» — от графа Медина, который был главным любовником Анчиллы и карточным шулером в ее игорном бизнесе. Дуэль при луне на шпагах (Казанова усвоил привычку знати и военных носить шпагу, но нигде не упоминается, чтобы он учился ею владеть), в ходе которой Джакомо ранил графа, побудила Брагадина предложить Казанове немедленно вернуться в Венецию. Так он и поступил, проведя оставшуюся часть 1746 года за «своими обычными занятиями: азартными играми и любовными делами».
Неудивительно, что венецианские власти озаботились поведением молодого Джакомо Казановы. Венеция была — и остается — городом, где невозможно сохранить анонимность и где преступления и проступки сразу же становятся предметом сплетен, комментариев, порицания или досужего обсуждения. Кроме того, в восемнадцатом веке в городе действовала разветвленная сеть платных информаторов, работавших на Совет десяти и его малый комитет, Совет трех. За этими структурами стояла устрашающая инквизиция. Венецианскую инквизицию не следует путать с инквизицией, действовавшей от лица Церкви; Совет трех, куда попадало большинство материалов инквизиции, был органом государственной цензуры.
Джованни Баттиста Мануцци работал информатором в основном в районе вокруг кампо Сан-Стефано и Сант-Анджело, но иногда писал и о делах в удаленных от Риальто местах вроде Сан-Луки или даже Санта-Марины. Он был пьяницей, если судить по винным пятнам на его донесениях, до сих пор хранящихся в базилике Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари в Венеции, а также если смотреть на ухудшение его почерка по мере того, как он писал. Кроме того, он был ханжой. Он пристально следил за Казановой, который неизбежно попал в какой-то момент в поле зрения инквизиции, пусть даже и началось это из-за каких-то шалостей. В архивах есть доклады о жизни Джакомо, как и о многих других гражданах города, — он попадал в группу тех людей, кого слишком часто видели с иностранцами.
Но дело было не только в общении с иностранцами и незначительных проступках. Венецианская инквизиция являлась скорее органом государственного, нежели религиозного, контроля, и хотя это различие было в восемнадцатом веке не существенным, в первую очередь внимание к Казанове привлек его внезапный взлет по социальной лестнице в общество знати.
Одна из основных функций инквизиции и, возможно, венецианской власти заключалась в сохранении местной олигархии — узкого круга патрицианских семей из списка Золотой книги дожей, имевших право занимать должности в правительстве и церкви, при синекурах и в торговых монополиях; семей, своего рода неприкасаемых для всех остальных венецианцев или международного сообщества. Один из первых докладов Мануцци о Казанове иллюстрирует; как опрометчиво тот заигрывал с инквизицией, скверно ведя себя в компании, людей с хорошими связями:
Что касается обязательства перед венецианской [инквизицией] разобраться с вопросом в отношении Джакомо Казановы, сына комедийных актеров, то характер [Казановы] можно описать следующим образом: хитрый и пользующийся щедростью посторонних людей — таких как Брагадин, который помогает ему финансово в связи с тем, что Казанова нигде не работает. По большей части он общается с людьми похожих склонностей, хотя и из всех слоев общества, от знати и до мелких игроков. Однако Дон Пио Бата Дзини из церкви Сан-Самуэле, друг Казановы, сказал мне в частной конфиденциальной беседе, что не следует недооценивать умения Казановы — он способный игрок, который может выигрывать в городе деньги у знати, [встречающейся среди] его многочисленных знакомых.
Возможно, зная, что за ним внимательно следят, в январе 1748 года Казанова покинул Венецию и отправился через всю Северную Италию в Милан, выбрав город за то, что там на него «никто не обращал никакого внимания». Продлилось это недолго. Он занял четыреста цехинов, скорее всего у Брагадина, принарядился и в расцвете своих двадцати трех лет отправился в театр.
Представление, опера, было ничем не примечательным, за исключением появления под «общие аплодисменты» младшей сестры Терезы Ланти, Марины, — теперь «взрослой, расцветшей и, коротко говоря, обладавшей всей прелестью, положенной девушке в семнадцать лет». Она была такой, какой следовало быть девушке из семьи Ланти, и пользовалась покровительством самозваного римского графа, Чели, подкладывавшего ее в постель мужчинам, которых потом намеревался обмануть в карты. Когда Казанова назвался родственником Марины, Чели сказал «она шлюха», на что Марина добавила, что это именно так и графу можно верить, поскольку он ее сутенер. Смешанные мотивы галантности и личной выгоды привели Казанову к решению «спасти» девушку от графа, Джакомо предложил ей вместе отправиться в Мантую, где она могла бы выступать как прима- балерина. Вытаскивая ее из трудной ситуации, он снова нарвался на дуэль. Секундант с его стороны стал ему затем другом на всю жизнь. Это был французский актер, певец и танцор Антонио Стефано Балетти, на год старше Казановы, он должен был танцевать с Мариной в Мантуе.
На этом этапе своей жизни Казанова неоднократно попадал в круг профессионального театра — он даже путешествовал под девичьей фамилией своей матери, Фарусси, — и, видимо, полагал, что компания музыкантов и актеров соответствует его взглядам на мир и его происхождению. Марина же выбрала не Джакомо, а Антонио, когда втроем они отправились в Мантую по виа Кремона. Привычка Казановы искать театральную толпу делала ночной город особенно привлекательным для него. Поэтому вскоре после того, как Марина и Антонио занялись репетициями и все вместе они переехали в отдельную квартиру, Казанова снова попал в беду.
В Мантуе действовал частичный комендантский час. Город патрулировала милиция из состава австрийской армии, но офицер, который за позднюю прогулку остановил Казанову, был ирландского происхождения и служил в императорской пехоте. Звали его Франц О’Нейлен, и они с Казановой сразу признали друг друга как родственные души и вскоре после «ареста» Казановы уже пили вместе. О’Нейлен тем не менее был развратником более мрачного толка. Он хвастался, что бросил попытки вылечиться от гонореи, ввязывался в драки и ссоры, ему ничего не стоило сбить, проезжая по городу на полном скаку, пожилых женщин, но особенно отталкивающим был его интерес к сексуальному садизму, он даже носил кольцо с острым выступом, чтобы причинять партнеру наибольшую боль в момент максимального удовольствия. Это было слишком даже для Казановы. Джакомо хотя и имел отчасти схожие вкусы, но никогда не испытывал тяги к сексуальному насилию и не проявлял его.
В конце концов они поссорились из-за различных взглядов на отношения с женщинами. Казанова утверждал, что любовь без любви ничего не стоит, а О’Нейлен дразнил его тем, что подловил Джакомо, когда тот снял себе на пятнадцать минут шлюху, которую даже не считал привлекательной.
Понимание Казановой собственной сексуальности развивалось. Он признается в мемуарах, что его тяга к сексуальным приключениям была не совсем или даже вовсе не физической, но возникала из радости доставлять удовольствие, от желания игры и из-за патологической потребности дарить эротическое или иное удовольствие, чтобы затем — двигаться дальше. Идея погони за сексом, чтобы причинять скорее вред (или даже реальную боль в случае О’Нейлена), чем удовольствие, была для Казановы неприемлемой.
Он провел два месяца в Мантуе, лечась от гонореи обычными для себя дозами eau de nitre (селитры) и спартанской диетой и часто приходя в театр посмотреть, как его друзья Балетти и Марина выражают в танце свою страсть.
