сохранению пыла Казановы при исполнении им роли сакрального «племенного жеребца». Эти пассажи в мемуарах выглядят веселыми, нерелигиозными и волнующими. По причинам, известным ему одному, Казанова сказал, будто «Паралис» настаивает, что зачатие потребует трех оргазмов — задачи, достижение которой, как он чувствовал, все меньше ему по силам: «в возрасте тридцати восьми лет, [когда] я начал понимать, что часто переживаю роковое несчастье [потери эрекции]». Он сумел-таки один раз довести начатое до конца, благодаря вдохновлявшей его Марколине, но после часа попыток добиться второго оргазма с маркизой «в итоге решил кончить, изобразив все обыкновенные проявления счастливого исхода», а вскоре Казанова сымитировал и третий оргазм, «сопровождаемый агонией и конвульсиями, а затем полной неподвижностью, неизбежным следствием потрясения». Маркиза, не подозревая, что стала очевидицей первого известного в литературе сфальсифицированного мужского оргазма, сразу же посчитала себя беременной, и даже затем убедила в том своего врача.
Однако вся эта причудливая история кончилась разочарованием. Шестидесятитрехлетняя маркиза не зачала. Паралис обманул ее. Ее завалил письмами с жалобами на Казанову Пассано, который даже взял на себя труд написать Терезе Имер в Лондон, попросил ее помочь очернить имя Казановы. После нескольких лет занятий с Паралисом и попыток перевоплощения здравый смысл и неудачи в черной магии положили конец мечтаниям маркизы о новой жизни и отношениям с «адептом». Джакомо Казанова не обладал квази- божественными силами, которые, как ей казалось, она в нем почувствовала. Он не был целителем, искусным алхимиком или посвященным в тайну рецепта философского камня. Кем он был, она так никогда и не решила, отчасти из-за своей любви и восхищения им, отчасти потому, что их дороги разошлись. Вместо того, чтобы искать магическую вечную жизнь, она вложила свою веру в будущее во внука, мальчика по имени Ахилл, рожденного обычным путем ее дочкой, которого она в итоге взяла к себе в один из парижских домов и которому завещала в наследство огромное состояние. Впоследствии внук хотя и перешел на Сторону Томаса Пейна и стал противником монархии, но все равно был гильотинирован. Именно Французская революция (а не козни Казановы и его мошеннический план перерождения) покончила с д’Юрфе.
Интермедия
Казанова и каббала
Те, кто владеют сим сокровищем и называют себя адептами, благодаря знанию каббалы получают много различных маленьких привилегий. Как они говорят, каббала означает то, что, узнав тайну имени Бога, каббалисты превращаются в повелителей духов-элементалей и, сидя в своих кабинетах, направляют собственные знания для управления всем, чем они пожелают.
Математическая доктрина имеет столь тесную связь с магической, что те, кто изучает одну без другой, трудятся напрасно.
То, что Казанова верил, в широком смысле, в каббалу — не секрет и не открытие. Он не скрывал своей увлеченности древней сутью откровений задолго до того, как признался на страницах «Истории моей жизни» в упражнениях в каббале и в своих размышлениях на названную тему. Лоренцо да Понте явно знал о глубокой погруженности Казановы в масонство, учение розенкрейцеров и каббалу, они писали об этом друг другу, он частично использовал их дискуссии как материал в «Волшебной флейте»[4]. Еще ранее, в 1750-е годы, венецианскую инквизицию насторожил интерес Казановы к эзотерическим течениям иудео-христианского мистицизма, в результате чего к нему были приставлены лучшие шпионы, а впоследствии конфискованы его книги.
С самого начала биографы Казановы, объясняя его интерес к каббале, говорили, что в этой области трудно провести различия между верой и умелым трюком (здесь может быть сложно разобраться даже самому «верящему» человеку), особенно если речь идет о человеке, проникшемся духом рационализма Просвещения и идеями века разума, и его погружении в работы по математически-магической алгебре восемнадцатого века, и в конечном счете просто обходили этот вопрос. Как ни странно, но двести лет спустя возродился интерес к подобным течениям гностицизма, египетской математике, неоплатонизму, иудейскому мистицизму и личному откровению. Возможно, каббала скорее способна научить нас вере в удачу, сопровождавшую Казанову всю жизнь, нежели объяснить его сложные трюки, пророчества, поставленные диагнозы и попытки реинкарнации. Она может осветить совершенно неизвестный пейзаж, который иногда является из прошлого и неожиданно привносит духовное измерение в портрет самого телесного из мужчин и самого плотского из времен.
Само слово «каббала» происходит от еврейского, обозначающего «получение», «обретенное учение» или же просто «традиция». Оно отсылает к устной традиции мистического иудаизма, родившейся, возможно, во времена Авраама. Одним из затруднений с исторической точки зрения выступает сложность обсуждения каббалы на обычном языке. Ее ключевые положения абстрактны, передаются иносказательно и изображениями, в стихах, знаками и числами. Учение каббалы — или, точнее, ее откровения — может быть датирован, по меньшей мере, двенадцатым веком нашей эры (время первых письменных сведений), хотя широко распространено мнение о намного более раннем происхождении, ассоциируемом с историей иудаизма и христианских евангелий. Для верующих время «генезиса» каббалы — в компетенции божественного и, следовательно, находится за границами исторических изысканий.
В простейшем изложении ключевое откровение каббалы заключается в том, что Создатель не отделен от мира, в котором мы живем, или от нас самих, а проявляет себя в творении и в человечестве. Бог находится повсюду. Он может выражать себя, и к нему можно обратиться, но постичь его проявление возможно, среди всего прочего, благодаря совершенству чисел, а также через буквы и основанные на них уравнения, т. е. через написанные для избранных коды. В отношении личного откровения, предполагающего, что бог внутри нас, и признающего важность духовной индивидуальной самореализации — это перекликалось с идеями эпохи Просвещения. Более специфичной была каббалистическая «алгебра» (коды, раскрывающие дополнительные значения в текстах), которая оказывала огромное влияние на неискушенных в математике и науках людей восемнадцатого столетия. До тех пор, пока гипотеза не отвергнута и проверяется, она может быть истинной, и именно в таком духе многие, включая Казанову, использовали каббалу, оказавшуюся полезной не только в исключительно духовных вопросах.
Различие между наименованием и сущностью чего-либо стало определяющим вопросом каббалы задолго до того, как Ницше объявил данную проблему лингвистической фикцией. Отсюда особая очарованность Казановы каббалистической традицией расшифровки божественного творения посредством языка и математики и интерполяции духовного значения на подразумеваемые отношения между этими двумя аспектами. Более современные дебаты по поводу связи между мыслью и языком в данном концептуальном вопросе каббалы абсолютно аналогичны: если бог манифестирует себя в собственном имени, а слова могут быть одновременно средством и сущностью божества, то верующие при обращении к богу должны обращаться к образам воображения. Слова в каббале заменяются использованием каббалистического дерева — карты божественных и человеческих сил, зачастую персонифицируемых в виде распростертого тела — и образами из сфер строительства (масонства), геометрии и математики. Неудивительно, что визуальные и литературные произведения близкого современника Казановы Уильяма Блейка тоже переполнены каббалистическими идеями и образами, в которых место молитвы заменяется трансцендентной ценностью идеи-в-изображении.
Первой и главной привлекательной частью каббалы для Казановы был инструментарий для пророчеств, гаданий и получения указаний — то есть код к успеху и счастью в довольно материалистических терминах. Затем учение стало означать нечто большее. Джакомо увлекся каббалистическими формулами, в которых связывались буквы алфавита из иврита и их предполагаемые численные эквиваленты. Каббалисты
