Книга Бекерсона

преследователя, при этом не сбиваясь с собственного курса, ощущал в ладони румпель и порывы ветра, врезавшиеся в паруса. Далеко сзади начиналась регата, еще чуть-чуть, и будет дан старт. А преследователь совсем рядом не обнаруживал никакого намерения, кроме своей пошлой ухмылки… Он даже размышлял о том, чтобы, проявив наивность, крикнуть ему: эй, вы там, ну что за дела, может, хотите, чтобы мы столкнулись? Но потом отказался от этого, к чему такие шалости? Между тем куртка в клетку приблизилась к нему, и яхта того стала перетягивать на себя потоки ветра. Ему же не оставалось ничего другого, кроме как поддерживать взятый курс, но тот подходил все ближе, до столкновения яхт оставалось совсем немного… И тогда он узнал глаза человека с «Сузебека», хотя на лице у того не было грима: ничего не выражающее круглое лицо, слезные мешки, тестовидная кожа, очки в массивной оправе с черной полоской по периметру, почти полностью лысый, на вид около шестидесяти… Его яхта опасно приблизилась, последовал удар в борт, потом легкий толчок, словно два айсберга наскочили друг на друга. С удивительной медлительностью он продолжал наседать на его яхту, и вот уже снасти обеих яхт стали накручиваться друг на друга. Он, Левинсон, уже не в силах был удерживать в руке руль, и лодки встали рядом друг с другом…

Покачивание яхт на воде порождало всякие мысли: это же невозможное дело, что ему было нужно от него, это же смешно, такого на Альстере никогда не случалось — одна эта мысль вызвала у него ухмылку. Потом он спокойно продолжил разговор с самим собой: скорее всего… этим дело не ограничится, он представлял себе по-другому — жалкий печальный конец, причем в странном обрамлении на фоне неизбежной внутренней убежденности, что в любом случае этой истории уготован иной конец, как тот, видимо, планировал… Потом он взял себя в руки, и мозг его заработал как надо с одной целью — любым путем покончить с этим, отринуть всю эту историю, изгнать из памяти… Он сунул руку в карман куртки словно по тайному приказу оттуда; всего один миг, они оба одновременно полезли в карман, и вдруг — паника! В мыслях только одно: а ведь смешно, что вся жизнь сводится к этой детали… Теперь он понимал, что у того в мыслях, и вытащил железную штуковину. Как и тот, он, Левинсон, извлек что-то блестящее, только запутанное. Мимолетная заминка, и вновь тупая ухмылка в метре от него… Сомнения уже не осталось — это был не кто иной, как Бекерсон… и он все решительнее приближался к нему; яхты теперь сцепились бортами, оснастка издавала пронзительный металлический треск, мачты бились друг о друга, затем послышалось какое-то шуршание, раздался смешной, едва слышный хлопок, и над водой появилось быстро уносившееся облачко. Тот в другой яхте посматривал на него, отказываясь понять причину дрожания и толчка… Он тоже был удивлен, пахло сгоревшим порохом, его взгляд упал на руку, в которой был пистолет, он внимательно рассмотрел свои пальцы, потом снова обвел взглядом того в другой яхте, который сохранял спокойствие, не порываясь ничего предпринять, лишь поглядывал на него и не переставая ухмылялся, вот только рука у него словно отсохла… Наконец до него дошло: это была вовсе не ухмылка, а какое-то трудное для понимания безжизненное выражение, скрытое за толстыми стеклами очков.

Больше ничего не происходило… Он ждал, как будет реагировать его визави на яхте, но тот бездействовал. Оба судна дрейфовали рядом, и вдруг (безумная мысль!) воскликнув: вот, пожалуйста, на, держи! — он швырнул штуковину, словно избавляясь от нее, прямо ему на колени. До его слуха еще донеслось, как штуковина отскочила и покатилась затем по дощатому полу яхты. При этом грохот возник невообразимый, достаточный для того, чтобы разбудить мертвого… Он сразу же оглянулся вокруг; нет, они были одни, вблизи никого больше не было, на большом удалении позади них была запущена регата. В общем, никому до них не было дела, да еще рядом дрейфовали два судна… Его визави продолжал строить свои дурацкие гримасы, не подававший признаков жизни идиот, да и только… к тому же еще оснастка, похоронный колокольный звон… Что теперь от него было ожидать? А если оба опрокинутся? А может, ему еще удастся увести яхту в сторону, чтобы оторваться от него?! Он задрал голову, чтобы увидеть флюгер, убедиться, в каком положении паруса. Его грот был широко раскрыт, румпель повернут к ветру… Внезапно яхты отлепились друг от друга и как бы сами по себе устремились в разные стороны. Оба судна стали медленно удаляться от рокового места, причем сам он не приложил к этому ни малейшего усилия.

Продолжая сидеть на кормовой скамейке, он подтянул парус, поймал ветер и посмотрел на свои трясущиеся руки (он сломал один ноготь). Снова бросил взгляд в сторону, пытаясь рассмотреть визави, который медленно удалялся от него. Труп мужского пола под парусом… Он наблюдал, как тот, выпрямившись, продолжал сидеть в своей яхте, спустив руку с борта и устремив взор в темную необъятную даль…

Стало быть, он его пристрелил. Правда, это слово было слишком значительным для характеристики происшедшего… В итоге последнее действие свелось к мимолетному, едва уловимому, почти неизбежному порыву. Все прочее оказалось явной случайностью. Да, то, что он попал, вне сомнения, произошло по воле случая. Он не мог себе объяснить, что лишил того жизни… Ну да, как теперь он осознал, никакого продолжения это не имело. В порыве защитной упреждающей реакции он лишь выхватил оружие, вытащил его из кармана, после чего оно сработало как бы само по себе, то есть без его участия. Ему лишь запомнилось, как тот пристально глянул на него, поедая взглядом сквозь грязные стекла своих очков, — пораженный и рухнувший, он еще успел вытащить руку из кармана, и если он, Левинсон, не совсем заблуждался, в это последнее мгновение из руки Бекерсона что-то выскользнуло и упало в воду, вероятно, это был заряженный пистолет, и как бы в ответ он бросил ему в яхту и таким образом вернул свое оружие, как и намеревался проделать это ранее.

Вот только он никак не мог оторваться от образа, образа смерти: как в ту макросекунду. Тот (его лицо, щетина на небритом лице!) пытался разглядеть своего визави, а он, Левинсон, воспринял все — и широко раскрытые глаза, спрятанные за грязными стеклами очков, и как, упершись грудью в румпель, тот продолжал пожирать его взглядом. Какой-то миг он испытывал безумный страх, что тот еще жив, все еще пристально разглядывает его… Но это состояние продолжалось до того мгновения, пока яхты сами не отцепились друг от друга и мертвец странным образом преспокойно не отчалил от его судна, точно так же преспокойно оторвавшись от него взглядом… Ему глубоко врезалась в память эта деталь, суть которой он осознал лишь некоторое время спустя: этот взгляд сквозь толстые стекла в массивной оправе… И как только он собирался лицезреть мир сквозь эти облепленные грязью стекла? Просто слепая стеклянная смерть.

Он неподвижно сидел, чуточку уйдя в себя, умиротворенный. Все-таки жизнь теплилась в нем, если бы не внутренняя травма. Впрочем, весьма существенное обстоятельство: он продолжал сидеть в этой позе, пока яхты не расцепились и не разбежались в разные стороны. Настоящий мертвец, в чем уже не оставалось ни малейших сомнений. Когда оба судна неспешно отдалялись друг от друга, произошло что-то невероятное: яхта мертвеца пошла под парусом. Устроившись на корме своего судна, Бекерсон «выбрал» парус. Стихший было ветер надул грот. Налегая грудью на румпель, Бекерсон описал вытянутую мягкую дугу, и его яхта устремилась на водный простор. Тогда они полностью оторвались друг от друга.

14

И вот по мере того, как он отходил от случившегося, возник приглушенный в пространстве непередаваемый миг тишины — Альстер в своем привычном состоянии. А вот он в этом круговороте словно замер на мгновение. В нем он вдруг увидел себя и как бы со стороны — одинокое судно, которое по широкой дуге огибало регату, не приближаясь к ней очень близко. Амбициозные участники парусной регаты и спокойно настроенный в этот полуденный час яхтсмен на своем взятом напрокат «Кентавре» со скрипучим румпелем; наконец-то один, и впервые снова ощутил свободу, и транспортная суета вдалеке, и беспрестанный городской водоворот — все это проносится мимо и погружается в какие-то глубины. Потом в его воображении снова появился конькобежец, одиноко нарезающий один круг за другим по молочно- голубому льду, и тогда на его благоговейное раздумье наложился страшный грохот — звук трубы, какой-то адский рев! До его сознания не сразу дошло, что по сути это он сам, только вот из-под паруса он не мог видеть, что к нему прямым ходом приближаются яхты «Золотая», «Сазель» и «Сузе», а скорее всего, пожалуй, «Мордбек». Накатывалась беда, столкновение было неотвратимо — и он круто повернул,