так имел на это полное право, при его-то жизни.
А музыку он всегда любил. Особенно когда срок отбывал, там тебя так достают, что ты можешь слушать все, что угодно; без музыки, друг, оттуда можно прямиком в психушку отправиться. Сейчас ему все больше кантри по душе, но раньше он и другое любил. Потому как не всегда же сам выбираешь. Особенно в крытке. И ди-джей у тебя любимый был. Сэмми помнит одного с местной станции, тот вроде как надоумил Сэмми составить список любимых мелодий. Много лет назад, много. Но прямо долбаная жуть была, друг, прямо жуть – лежишь среди задроченной ночи в наушниках, а из них льется такое, что прямо до нутра пробирает. Особенно одна песня, тихая такая, жалобная, насчет того, как уходишь от женщины и все прочее – как увидишь ее, передай ей привет / хоть она уже, может, в Танжере – у него как раз тогда семья распалась. Жалко ему себя было, плюс мысли о маленьком Питере, о малыше, о том, что больше он его не увидит, – две вещи его доставали, жена и малыш, так что чего ж удивляться, что он себя жалел. Да и не только это. Он тогда был злой, на хер; по натуре, так он себя чувствовал, так ощущал. Так что он и не хотел по- настоящему, чтобы она возвращалась, это было просто охеренное
Одиночество, просто охеренное одиночество, одинокоепреодинокое задроченное одиночество; и так всю жизнь, одиночество. Исус всемогущий.
Не сейчас. Сейчас никаких эмоций не осталось, полиняли, на хер, полиняли, такие дела. Нет
С легкими все еще плоховато, и с ребрами, если он резко вдыхает, то сразу больно.
Кофе остыл. Чашка кофе, да на посошок.[7] Дилана он в последнее время что-то совсем не слушал. Может, начать; один малый говорил в пабе, что новые альбомы у него ну совсем классные. Может, пойти взять парочку.
На хер, друг, на хер, какая разница, какая, в жопу, разница.
Где-то в холодильнике была тарелка с бобами плюс немного чеддера, может, уже и заплесневел, он не проверял. И пара консервных банок. Но их лучше бы сохранить. Если нынче среда, значит, завтра четверг, а после пятница, большой день, вот сколько времени ему придется обходиться без денег.
Смешно все же, каким боком повернулась жизнь. А он почему-то чувствует себя в порядке. Вроде как покой на него снизошел. Звучит банально, но так оно и есть. И ты вали своим путем, а я пойду своим.[8]
В конце концов, он задремал, а когда проснулся, перебрался на кровать, вытянулся, красота. Почти никаких неудобств, боль иногда наваливается, это уж как ляжешь – однако организм слишком измотан, чтобы много чего чувствовать. В голове все что-то вертится, вертится, бессвязное, всякое разное, замирает, перетекает одно в другое. Потом он просыпается. И даже не понимает, спал он или не спал, вроде того, как иногда в компании закемаришь минут на пять и очнешься. Казалось, всего-то миг пролетел, но он знал, это не так, проспал целую ночь. Занятно. Откуда ты знаешь, что целую ночь? Со слепотой это никак не связано. Такое с любым человеком бывает. На самом-то деле все просто, потому как сейчас не только тихо, точно в могиле, но еще и шестое чувство долдонит тебе то же самое. Как-то даже страшновато становится. Вроде бы просыпаешься, акклиматизированный во всем, что делал в последнее время. И в то же время обычно тебя будит что-то непонятное, дергает за нервные окончания. Какой-нибудь странный сон привиделся, не так чтобы кошмар, но близко. И едва проснувшись, чуешь такую тревогу, что тянешься к ближайшему оружию, которое защитит от ублюдка. Кем бы он ни был. Вот же мать их, а?
Элен рядом нет. Сэмми проверил, поводил ногами.
Она может вернуться в любую минуту. Может. Не в первый раз они поругались. Он ее много чем достает. Потому-то она так долго и думала, прежде чем пустить его в койку. Ну то есть позволить ему перетащить сюда чемоданы и все такое.
Собственно, она может появиться прямо сейчас, вот в эту самую минуту, потому что иногда остается в пабе и после закрытия. Ее босс позволяет кое-кому из избранных посетителей засиживаться за выпивкой допоздна. Проблема в том, что он обычно надеется: Элен задержится с ними; она там старшая официантка, а это связано с дополнительными обязанностями.
Элен просто цены, на хер, нет – ну то есть в баре, про который я говорю. Босс-то у нее дурак дураком, вечно носится с какими-нибудь нововведениями, чтобы привлечь клиентов, если в баре все тихо-спокойно, он прямо волком воет. И как она с ним ладит… Сэмми ему давно бы уж башку проломил. Беда в том, что Элен все время чего-то боится. Иногда кажется, будто она и не может без этого. Временами действует на нервы. Нет ничего хуже, чем баба, которая все время беспокоится о тебе. Бабушка Сэмми – мать его матери – была в этом смысле просто жуть что такое, каждый раз, как ты выходил из дома, она изо всей силы обнимала тебя и так, на хер, вглядывалась в лицо, словно пыталась запомнить тебя как можно лучше, потому как это уж точно последний раз, что она тебя видит, друг, потому как стоит тебе выйти в долбаную дверь, и можешь проститься со всем на свете – с жизнью? а хрен его знает, с чем, – все, что есть в мире плохого, прямо там и стоит, дожидаясь случая взять тебя за горло, а ее рядом, чтобы спасти тебя, не будет. Она ж не была атеисткой и знала, что ты идешь в дом атеистов, в безбожную семью, чьи дети будут вечно вопить в чистилище, если только добрый боженька иисус над ними не смилуется.
Ты ж еще маленький, вот в чем все дело. От таких штук ты и чувствуешь себя мальцом, от всего этого беспокойства, как будто вообще ни с чем, на хер, справиться не способен, друг, понимаешь, о чем я, как будто ты лох какой. Да еще и судьбу искушаешь. Вот что тебя, на хер, достает. Вот что заводит, на хер. Ну и ты волей-неволей делаешь это самое, то, что ее с самого начала так пугало, волей-неволей, друг, точно тебе говорю, даже если тебе этого и не хочется, если она и вообще помалкивает, сделаешь, будь спокоен. Ладно, что тут попишешь, главное – дело делать.
Вот и на той неделе было то же самое. Элен узнала, чем он занимался, и распсиховалась. А у него башлей не было, и в ближайшую долбаную неделю не предвиделось. Но ей же это без разницы, ее это ни хера не заботит; денег нет? ну и что? в чем тут, едрена палка, проблема? Ее это ни хера не заботило
мать-перемать
Черт, как спина-то болит. Внизу, там, где почки. Он перевернулся на живот. Теперь шея затекает, да и голова давит всей тяжестью на больное ухо. Фараонов тут винить не в чем, глупо, и смысла, на хер, никакого; они всего лишь выполняют приказы. А приказ, чтоб ты знал, у них всего один, лупцевать, на хер, мудаков, чтобы те поняли, кто тут у нас главный; вот и весь их гребаный приказ, первая заповедь, ты только представь, никто ему даже денег на автобус не предложил, господи-боже, с ума можно сойти, даже если твой худший враг возьмет да и ослепнет, ты все равно позаботишься, чтобы он хоть до дому, на хер, допер. Или нет? Нет, если в тебе сидит инстинкт убийцы. В этом случае, если б они ползли на карачках по улице, ты бы им тоже постарался руки отдавить. Вот что это такое, друг, инстинкт убийцы, они ж фараоны, натасканные убивать; и до такой степени, что их даже осаживать приходится, для чего и существуют все их долбаные руководства, наставления и процедуры, страница за страницей, «когда этого делать не следует» – все исключительные обстоятельства, при которых не надо ее соблюдать, первую-то заповедь, когда не надо ей подчиняться.
Какой-то глухой стук, то ли с потолка, то ли из-за стены, ритмичный, не музыка, а словно кто ходит по кругу. Мужчина, женщина? Женщина. Женщина, которой не спится, вот она и встает, проверяет малышей, может, чаю себе заваривает. А после чая и вовсе не уснешь. Мысли донимать начинают. Или, может, она так распалилась, что и сон не идет! А, ладно, заткнись. Нет, ну, неизвестно же, может, ей мужика хочется. А че такого, естественное дело. Ты ж видел в кино, как они разгуливают почти голышом, в халатике или пеньюаре, да и тот сползает, так что сосок наружу торчит. И все это, чтоб тебя раззудить. Только для того и нужно. Он со своей бывшей хлебнул лиха, ей чего только в голову не влезало. Да всем влезает. Всем людям лезут в голову такие мысли, но бабам в особенности. А ты и не понимаешь, как тут быть, особенно когда молодой. Еще и удивляешься, чего они в тебе находят, нет, честно; мужики – исус всемогущий, просто свора грязных ублюдков, буквально, знаю, что говорю, ноги потеют и все такое, трусы воняют. Конечно, бабам выбирать не из кого, разве что лесбиянкам, тогда, пожалуйста, хлопайся титьками одна об другую, да и то неудобно, трясется же все; то же и с мужиками, концы мотаются, ноги стукаются – такое случилось однажды в тюряге, один малый вообразил, будто Сэмми к нему обниматься полез, господи, во кошмар-то был, подбородки, на хер, колючие, эти самые части тела друг о друга бьются, коленки тоже, друг, и ты сознаешь, что вроде не с той стороны к нему подлез, – для чего другого оно, может, и сошло бы, но не для объятий, – тот малый так ему и сказал, Сэмми, ты меня держишь, как женщину, я же не женщина. Ладно, хорошо, а как его еще держать-то было, он же не хотел дурака обидеть, тот ему нравился, точно тебе говорю, хороший был парень и все такое. Черт-те что, друг, жизнь сложная штука. Сэмми тянется к
