их смерть — только великий этап на путях великой русской революции и что ни грохот солдатских барабанов, ни тяжелая пята реакции не заглушат и не остановят грядущей грозы и бури. Это сознание никогда не покидало меня, и дальнейшие события показали, что оно и не обмануло.
Трудно передать те спутанные и сложные настроения, которые переживал тогда Петербург. Владимир Соловьев в «Соляном городке» произнес свою знаменитую речь, в которой призывал Александра III, если он искренний христианин, ознаменовать первые шаги своего царствования великодушным помилованием убийц его отца. Огромная толпа, наводнявшая «Соляной городок», отозвалась на эту речь бурной овацией, носившей характер настоящей демонстрации. Не только молодежь, но и пожилые люди, наэлектризованные пламенной речью Соловьева, лезли к кафедре, где он стоял, весь бледный, с горящими глазами, с взлохмаченной копной волос, похожий на лермонтовского пророка, и, ловя его руки, кричали: «Долой смертную казнь!» Александр III ответил на это чисто по-царски, выслав Соловьева из Петербурга, и таким образом с самого начала определил линию своего поведения, которой держался до самого конца.
А с другой стороны, на следующий день после казни, не помню, в какой газете, литератор Аверкиев дал гнусное и циничное описание последних минут героев первого марта, и наша курсовая библиотека послала в контору этой газеты отказ от бесплатного экземпляра, который нам высылался. Холопствующая печать злорадствовала вокруг эшафота и упивалась описанием предсмертных судорог Софьи Перовской, а в то же время люди, бывшие на месте казни, рассказывали, что когда полумертвый Михайлов дважды срывался с петли (прибавляли при этом, будто у палача от волнения дрожали руки), то часть солдат громко требовала его помилования и — «налево, кругом, марш» — была отправлена под арест. Те же очевидцы сообщали, что в толпе в разных местах возникали драки: били и тех, которые злорадствовали и издевались над ними. Смутные были дни и смутные настроения, а в общем преобладали растерянность, недоумение и темный страх…
Печатается по:
Г. К. Градовский
ИТОГИ
<…> В одно утро (не помню теперь месяца и числа) на Надеждинской послышались барабаны; из ворот и подъездов выбегали люди, в окнах виднелись встревоженные лица.
— Везут, везут! — второпях говорят мне.
И я поспешил к окнам, выходящим на улицу, хорошо не зная для чего.
Скоро показались полицейские всяких сортов, жандармы, казаки с пиками наперевес; за ними сильный отряд гвардейской пехоты; потом две телеги со скамейками, занятыми осужденными, спиной к кучеру. Вокруг колесниц, как называли эти трясучие телеги, неумолчно били барабанщики и взвизгивали флейты. По сторонам цепь штыков, сзади опять рота гвардии и казаки. Стукотни о мостовую, шуму было много. Особенно неприятно действовали на нервы барабаны и флейты. Привлекательная на парадах, возбуждающая к подвигам и славе во время войны, музыка эта казалась теперь каким-то адским призывом к позорному делу. Дикий тамтам и свист заглушали предполагаемые обращения к народу, уничтожали дар слова и приглашали на ужасное зрелище. Спешите, сбегайтесь смотреть, как мы толпой, вооруженные будем издеваться над беззащитными и станем душить их, не щадя и женщины. Редкое зрелище, пожалуйте, назидательное убийство против убийства; не пропустите случая, останетесь довольны.
Так выбивали барабаны и неистово визжали флейты, которые не всем полкам дарованы и представляют одно из военных отличий. Неужели войска уместно посылать для подобных дел, даже когда палач обходится без выстрелов? Может быть, эта музыка так нещадно фальшивит и гремит, чтобы заглушить совесть и сомнения, возбуждаемые предстоящим тяжким грехом, воспрещенным заповедью Божьей…
— Что вы, где, когда? Это по-старому, по еврейской выдумке, запрещалось, а по-новому, по- христианскому даже похвально.
— Не кощунствуйте, ради Бога!
— Какое же кощунство! Пастыри церкви поучают, одобряют и даже проклинают тех, кто требует отмены смертных казней. И не простые пастыри, которых никто и не спрашивает, а генералы от духовенства. Христос вовсе не был против казни, — разъясняют их преосвященства. Ведь Христос — Бог; ему все возможно, но он не хотел уклониться от суда и казни; а не уклонился — стало быть, признал ее уместной и полезной. Еще яснее вытекает-де сие из отношения Христа к распятым разбойникам. Один, раскаявшийся, был прощен, но лишь для будущей жизни, а другой не только казнен на земле, но и обречен на вечную муку и ад, где, вероятно, сам великий наш инквизитор и обер-лицемер будет терзать его дополнительными истязаниями, когда удостоится жизни загробной. Кажется, все это бесспорно и ясно как день.
Такая неотразимая логика назревала для грядущего правосудия и «попятного мировоззрения», и прежде и всегда близкого к пыткам и кострам инквизиции или к варварству краснокожих, а в описываемый день мы не успели еще доразвиться до столь усовершенствованного «православия» и понимания учения Христа. Владимир Сергеевич Соловьев прочел даже лекцию против казни, взывая о помиловании, как о возвышеннейшем средстве покарать крамолу и одержать нравственную победу, которая всегда в корне подрывает преступления и восстания, вызванные идейными побуждениями или даже заблуждениями. Помилование… Оно не равносильно безнаказанности. Оно лишь говорит: не сотвори того, что преступно, не соперничай в жестокости с тем, кого наказуешь.
Ужасная процессия промелькнула быстро; но я хорошо видел их. Желябов держался гордо, уверенно. Кибальчич, изобретатель разрывных снарядов, казалось, был занят какой-то глубокой думой. Перовская была спокойна и смотрела поверх толпы, как бы желая избегнуть назойливых взглядов и неприятного любопытства. Остальные два осужденных, Рысаков и Михайлов, видимо, пали духом, точно опустились. Была еще одна, обреченная на казнь, но ее спас случай — ожидавшийся младенец.
— Куда, зачем их везут? — послышался нервный, испуганный голос.
На шум прибежала бледная, взволнованная 12-летняя девочка и пытливо задавала вопросы.
— Они убили государя, и их везут на казнь.
— Значит, их убьют, они умрут. А те, что убьют, тем ничего не будет?
Мучительные вопросы. Лучше было бы избавить столицу, и взрослых, и детей, от этих правосудных «наглядных обучений». Потом и завели тайные судбища и тайные казни; но в данном случае считали необходимым придать этой расправе особенно торжественную обстановку на Семеновском плацу…
Печатается по:
К СУДЬБЕ ГЕСИ ГЕЛЬФМАН
Ваше превосходительство Вячеслав Константинович.
Принося благодарность за данное Вами мне разрешение на свидание с осужденною Гесею Гельфман, имею честь уведомить, что свидание это состоялось сегодня, в присутствии г. корреспондента газеты «Голос» Калугина, штабс-капитана Соколова и капитана Лесника, в С.-Петербургской крепости. Я пробыл с Гесею Гельфман около часа, нашел ее несколько изменившеюся сравнительно с тем днем, когда окончился кассационный срок: она, видимо, падает силами, стала малокровна, губы совсем бескровные, дыхание порывисто-краткое, мыслит и говорит, как сильно усталая или поправляющаяся от болезни. Она жалуется на то, что положенная по правилам пища (суп или щи и несколько менее ? фунта говядины; утром до 1-го часа ей ничего не дают; чаю не полагается) недостаточна для поддержания ее здоровья при ее беременности; также просит об усилении медицинской помощи. Просьбу, ею заявленную, о переводе ее в какое-либо тюремное помещение, где бы она могла быть в тюремной больнице и пользоваться лазаретною
