Ахилл направился вверх по широкой лестнице. Он не чувствовал своего тела, будто смотрел на себя издалека. Наверху ждал молодой слуга, переполненный чувством своей значимости.
– Добро пожаловать, месье. Я – Жерар. Монсеньор Боле наказал мне… – Ахилл стянул перчатки для верховой езды и бросил слуге в руки, а тот продолжил: – Нашел ли вас курьер от полковника Жийона в замке Дюпейре, месье? – важно спросил Жерар. Ахилл не ответил. – Кажется, он больше был озабочен тем, как бы поскорее вернуться в Баварию, – продолжал говорить слуга, – особенно сейчас, когда война началась. Вроде бы они выступили маршем в епархию Пассау, и курьер планировал пус… э-э, то есть… а-а, исследовать владения епископа.
– Ну, хорошо, – сказал Жерар спине Ахилла. Парень жестом позвал другого слугу следовать за ним, а сам понесся за Ахиллом.
– Может быть, месье пригубит стаканчик вина? – спросил он, часто и тяжело дыша, стараясь идти в ногу с широко шагающим Ахиллом. – Чтобы промыть горло от дорожной грязи.
Ахилл резко остановился, слуга почти столкнулся с ним. Другой слуга выбежал вперед и протянул поднос для писем с качающимся бокалом плещущегося вина. Ахилл взял бокал и опустошил одним глотком.
– Это любимое вино вашей матери, – сообщил управляющий с глупой улыбкой. – Я подумал, возможно, вам понравится.
Ножка бокала хрустнула в руке Ахилла. Он стряхнул осколки на пол и пошел дальше.
– Месье! – позвал управляющий. – Месье, ваша рука. Она кровоточит.
Ахилл остановился. Посмотрел на ладонь и пробормотал себе:
– Да, именно так. Это моя кровь, как ты думаешь?
– Месье?
– Сколько бочек этого вина в подвалах?
– Ч-четыре с половиной, месье.
– Разбейте их. Вино не пейте и никому не давайте. Вылейте.
– Как скажете, месье.
Перепрыгивая через три ступеньки, Ахилл поднялся по главной лестнице. Сверху он позвал:
– Жерар! Мне потребуется огонь.
У основания лестницы появился молодой слуга.
– Я сразу же разжег один камин в ваших комнатах, месье.
– Ну, и почему мне это нужно в такой прекрасный теплый весенний день?
Жерар открыл рот, заколебался, посмотрел назад через плечо и наконец выдавил:
– И где месье требуется огонь?
Ахилл посмотрел вниз на невысокого парня:
– Под окном бывшей спальни моей матери.
Ахилл прошел по длинному коридору к комнатам, которыми пользовалась его мать. Он распахнул дверь, чем напугал вытирающую пыль горничную. Та вскрикнула, потом, шатаясь, присела в запоздалом реверансе.
– Пошла вон, – сказал Ахилл. Горничная выбежала. Дыхание Ахилла становилось глубже и порывистей. В глазах сверкало красное и серое. Он влетел в спальню матери, начал вытаскивать ящики из будуара и сбрасывать их в кучу под окном. Опрокинул стулья и сундуки. Дерево ломалось о дерево, расщеплялось, раскалывалось. Позолоченная нить разматывалась по комнате. Обивка мебели, обтянутой легко рвущимися бархатом, атласом и парчой, разлеталась в воздухе.
Ахилл не видел ничего, кроме того, что должно исчезнуть отсюда. Все, чем пользовалась его мать, чего она касалась, оскверняло имя Д'Ажене. Он поднял скамеечку, на которую мать когда-то клала ноги, и резко оторвал у нее ножки, одну за другой. Большое зеркало в подвижной раме отражало высокого черноволосого механически движущегося человека. Все должно быть уничтожено. Ахилл бросил скамеечку в зеркало, которое взорвалось мелкими осколками.
Он прошел в гостиную к письменному столу возле камина. Смахнул все с его поверхности. Письменный прибор разлетелся на части, попав в мраморный постамент каминной доски. Ахилл поднял стол, приготовившись швырнуть его в камин.
Из очага раздался испуганный вопль:
– Пожалуйста, месье!
Ахилл удержался от броска. Маленький трубочист, покрытый сажей и пеплом, выскользнул из топки.
– Месье, пожалуйста, не убивайте меня! Экономка приходит сюда, чтобы погреться. Я только чистил…
Ахилл бросил стол в дальний угол. Мальчик испуганно отшатнулся при треске ломающегося дерева.
– Найди себе для чистки другую трубу, – посоветовал Ахилл холодным и отчужденным голосом. – Сейчас же. – Трубочист поспешил исчезнуть.
Над камином висел портрет отца и сына: Константина и Ахилла. Ахилл стоял и смотрел на доброе лицо пожилого человека, которого он называл отцом. Умелый художник поместил светлые волосы Константина в тень, а темные пряди мальчика освещались солнцем, уменьшая вероятное различие между ними.