– Определим тебя в камеру.
– Только ваньку-то не валяйте. В камеру так в камеру, но в своем штате или хотя бы в нормальной окружной тюрьме, а не в этом клоповнике. Сажаете только для того, чтобы страху на меня нагнать и слезу вышибить. Знаете же сами, что ни хера не докажете, и я это тоже знаю.
– Кое-что мы докажем, Нонни. Скоро сам увидишь.
Баркало встал. Обдернул рубашку, поправил пиджак.
– А может, мы и арестовывать тебя не будем, – сказал Манки. – Задержим на сорок восемь часов – и все.
– И все будет законно, – добавил Канаан.
– Продержим пару суток. А твой дружок…
– Уолтер Кейп, – подсказал Свистун.
– Уолтер Кейп решит, что ты пошел на сделку с правосудием. А может, ты и впрямь расскажешь нам, как он заказал тебе убийство Лим Шу Док?
– Пошел ты в жопу, – ответил Баркало.
– А ты не горячись. Подумай хорошенько, – заметил Беллерозе. Он полез в карман, достал монету. – Давайте кинем на орла и решку, кому везти этого засранца в гостиницу. – Манки назвал «орла». Выпала решка. Беллерозе посмотрел на Свистуна. – Ах ты, дьявол, вот ведь не повезло!
После того как они высадили Баркало у гостиницы, Свистун отвез Беллерозе к «Милорду». Новоорлеанский сыщик по-прежнему не расставался с алюминиевым тубом.
– А почему вы не показали ему эту штуковину? – спросил Уистлер.
– Вы его видели. Неужели вы думаете, что сгнившая голова женщины, которую он убил, произвела бы на него впечатление?
– Что же нам с ним делать?
– Давить на него надо. Давить.
Глава тридцать девятая
Входя в свой номер, Баркало чувствовал себя препаршиво. Был, однако же, в боевом настроении. Как тот самый аллигатор. Потеря Пиноле, а теперь и Роджо была локальной опасностью, а вовсе не поводом для печали.
Буш валялась на диване, томатный суп остывал в супнице, дольки авокадо и кружки вареных яиц заветривались. Бутылка водки была допита до дна, и начата другая. Пятна пролитой влаги высыхали на ковре.
Она лежала, откинув голову и разинув рот, так что были видны задние зубы с золотыми пломбами, на которые он, Баркало, не поскупился, потому что все у него должно было быть как у людей.
Халат на ней распахнулся, ночная рубашка тоже, заголились тяжелые белые груди. Полы халата были задраны, высоко обнаженные ноги широко – чуть ли не до самого срама – распялены. Но он ничего не почувствовал. С нею было покончено.
Пиноле и Роджо мертвы. Большая игра с Уолтером Кейпом окончилась полным пшиком. Использовать Буш ему расхотелось тоже. Он оставит ее в Хуливуде, а сам вернется в Новый Орлеан, где он чувствует себя как рыба в воде и живет как бог во Франции.
Погляди только на эту толстую жопу, подумал он. Наклонился прикрыть ее безобразную наготу. Его пальцы уткнулись в острый угол сложенной в несколько раз визитной карточки. Он прочитал имя лейтенанта Беллерозе, прочитал имя Свистуна, увидел вписанный номер телефона.
Она сонно открыла глаза.
– Привет, Нонни! Привет, милый!
Ярость вскипела у него в низу живота. Он понял – сразу же понял, что сейчас убьет ее. Лучше, конечно, было бы провернуть это хладнокровно, а не с бухты-барахты, но бешенство било его электротоком. У него даже руки онемели от злости, жилы на шее вздулись, кровь отчаянно забарабанила ему в мозг. Наполнила живот и мошонку. Внезапно его болт встал так, как этого не бывало уже лет двадцать. Он убьет ее, но только сначала заебет. Накажет ее болтом. Накажет и спереди, и сзади, и в ротик. Разнесет ее своим болтом в клочья.
Буш ухмылялась ему своей всезнающей ухмылочкой, словно заранее обо всем догадалась.
– Эй, Нонни, никак взыграл? – насмешливо спросила она.
Он рывком расстегнул ремень и чуть ли не тем же движением приспустил брюки. Первую палку он кинет ей как уличной потаскушке, берущей по доллару за раз. Кинет на ходу, а уж потом перейдет к главному.
– Эй, Нонни, ради Бога, пойдем в постель. Триста долларов в сутки за номер, и даже до постели не дойти!
Он навалился на нее, не думая о том, что может задавить ее тяжестью своего тела. Она попыталась вывернуться, но он ухватился за нее, как зверь, стиснувший добычу перед тем, как нанести ей последний удар.
'О Господи, – подумала она. – Это не от похоти он так раздухарился. Настал день, когда он собрался меня убить'.
Кряхтя и мотая головой из стороны в сторону, он все шире и шире раздвигал ей ноги. Его слюна летела ей на шею и на щеки. И обжигала, как серная кислота, и в то же самое время, казалось, замораживала. Ей удалось оттолкнуть его настолько, чтобы его тело не придавливало ее к дивану. Но он вновь набросился на нее и повалил на пол. Она даже не закричала. И вообще ни тот, ни другая не произнесли ни слова. Ее руки были заведены ему за спину, кисти рук беспомощно трепыхались в воздухе. Она почувствовала, что он входит в нее и, чтобы не ощутить боли, инстинктивно раскрылась, облегчив тем самым дальнейшее