Она подалась от него в сторону, норовя встать и отправиться в ванную.
– Пописать мне надо, – сказала она. Он сдавил ей руку еще сильнее.
– Давай прямо в койку!
– Ты спятил!
Но ерзать она перестала.
– Сестра научила меня трахаться, – сказал он. – Поняла? Вот что хуже всего. Я хочу сказать, сестра с братом – это же все равно что отец с дочерью, поняла? Это безумие! А что в нем дурного? Ничего в нем дурного.
Его глаза часто моргали, как будто щелкали две фотокамеры.
– Этот дом принадлежит мне. Я брал закладные у художников и потаскух, которые здесь живут, и теперь он принадлежит мне.
Буш впилась пальчиками ему в кулак с тем, чтобы они ожили. Скосив глаза, увидела, что ногти у нее побелели. На бедре у нее просыхал длинный след улитки.
– Я продавал игральные карты по доллару за колоду всяким мудакам из Нью-Йорка, Чикаго и Миннеаполиса. Игральные карты с голыми бабами на «рубашке». Пятьдесят две позиции плюс два джокера и одна запасная. И все разные. Люблю качественный товар. Мне было тогда двенадцать.
Глубоко и судорожно вздохнув, он откинулся на подушки. Поглядел на зеркальный потолок.
– Моя сестра Инна умерла, ты же знаешь. Ее парень распотрошил ее ножом на задворках Сент-Энн- стрит. Зря он так. Зря он раскурочил ее пополам и заставил истечь кровью.
– Но ты же разобрался с этим ублюдком, не так ли? – прошептала Буш, надеясь погасить тем самым его раздражение, которое запросто могло перекинуться и на нее самое. – Хоть и был тогда еще ребенком, правда?
В полумраке он сверкнул белозубой ухмылкой. Улыбка была самой – и возможно, единственной – привлекательной чертой Баркало. Зубы были белыми, как фарфор, резцы – небольшими, но резко очерченными, как у пса.
– Разобрался. Это верно, я ним разобрался. Заплатил троим громилам по сотне баксов, и они уделали эту крысу. Крутые были парни, хотя и педрилы. Наряжались в женское платье и подставляли жопу всем и каждому. Можешь себе такое представить?
Буш почувствовала, что ее сейчас вытошнит, и испугалась этого. Она понимала, что весь мир сошел с ума, но понимала также, пусть и не формулируя это вслух, что остается в безопасности до тех пор, пока сохраняет иммунитет ко всеобщему безумию. А если она утратит иммунитет, если увидит это безумие, почувствует его, прикоснется к нему душой и сердцем – и содрогнется поневоле, – тогда ей не останется ничего другого, кроме как бегать голой по улицам и просить у прохожих, чтобы они ее пристрелили.
– Боже мой, Боже мой, Боже мой, – зашептала она.
– В четырнадцать я уже начал печатать собственные игральные карты. У меня обнаружились кое-какие идейки. Я фотографировал негров, которые трахали белых баб, и белых, которые трахали негритянок. Я словно бы чуял, что нужно нормальному мужику. Да и ненормальному тоже. Я фотографировал женщин с догами и с ослами…
Буш и впрямь надо было пописать. Она чувствовала, что у нее вот-вот лопнет мочевой пузырь. Устроить ему и впрямь 'золотой дождь', что ли, подумала она. Пусть побалуется. Давненько уже она на него не мочилась. О Господи, подумать только, что за гадости способны доставлять людям удовольствие.
Глава десятая
Кожа у Реджинальда Оборна была угольно-черного цвета. Он сидел за кухонным столиком в ослепительно-белых шортах и глядел на Уистлера желтыми глазами. Свистун был таким страшилой, что дух захватывало. Но стоило ему заговорить – и речь его лилась мягко и учтиво.
– Ну-ка давайте еще раз, – сказал Оборн. – Повторите-ка мне: что вам, собственно говоря, нужно.
– Я владелец газетных автоматов…
– Это ложь, – кротко заметил Оборн. Свистун крякнул, как будто пропустил удар в кулачном бою.
– С чего вы взяли?
– Вы не так одеты.
– Я пошел в официальную инстанцию, вот и оделся соответствующим образом.
– Чушь, – возразил Оборн. – Кофе хотите?
– А у вас есть кофе?
– Если жена перед уходом на работу сварила его, значит, есть.
Махнув рукой, он дал понять Свистуну, что греть кастрюлю с кофе придется ему самому. Кастрюля оказалась тяжелой. Свистун поставил ее на плиту и включил горелку. Затем встал, облокотись на стойку между плитой и раковиной.
– Хороший был денек, – сказал Оборн. Тот факт, что кофе нашелся, явно обрадовал его. Скосив глаза в кастрюлю, он ухмыльнулся. – Очень хороший.
– А в котором часу вы прибыли на место происшествия? – спросил Свистун.
– В три тридцать пять, – лениво произнес Оборн, как будто эта информация не имела ровным счетом никакого значения.
– А когда об аварии сообщили, еще двух не было.
