расходованием денег. И не обращают внимания на то, что детей эксплуатируют на съемках кое-чего похуже, чем просто кинокартины. Вы даже представить себе не можете, как кое-кто обращается с детьми! На юге штата жил протестантский священник, у которого была ферма, и на этой ферме он устраивал домашние оргии с мальчиками, чаще всего убежавшими из дому, и снимал эти оргии на пленку и рассылал заказчикам по всей стране. Два извращенца в Новом Орлеане создали отряд бойскаутов с тем, чтобы у них имелся постоянный приток свежих мальчиков, и пересылали мальчишек друзьям в другие концы страны, менялись друг с другом. Вы просто не можете себе представить, уверяю вас!
Боско отошел от столика, потом вернулся с горячим кофейником и подлил в чашки себе и своим друзьям.
– Мочевой пузырь сейчас лопнет, – сказал Канаан.
Он встал и пошел вниз по лестнице в туалет.
– Мне будет недоставать Билли Дурбана, – сказал Боско.
– Прошлой ночью, когда за телами прибыла карета 'скорой помощи'…
– Две кареты.
– Так, значит, их было две?
– Да.
– А почему же ты мне не сказал об этом?
– Потому что речь не заходила.
– Две кареты – и обе из морга?
– Одна из морга, а другая – из похоронной конторы Хаймера.
– И какая прибыла первой?
– Та, что от Хаймера. Значит, ты по-прежнему суешь нос, куда не следует?
– Так, уточняю кое-какие детали.
– Как бы то ни было, все это тебя не касается.
– Ты действительно так считаешь? Свистун сознательно сбивал Боско с толку.
– Я считаю, что, когда человеку нечем заняться, он непременно выдумывает себе какое-нибудь занятие.
Свистун заерзал на стуле.
– Не уйти ли мне по-хорошему домой, пока мы с тобой не разодрались?
– Что ж, может быть, это неплохая мысль. Отправляйся домой и сиди там!
Боско поднялся с места у окна и отправился за стойку, прихватив с собой свою непременную книгу.
Свистун не поплелся за ним следом. Оставшись на месте, он принялся беззвучно шевелить губами, словно прикидывая, как бы поудачнее сформулировать свою мысль.
Канаан вернулся, поддернул брюки, сел на место.
– Последняя капля всегда остается в штанах, верно? – сказал Свистун.
– А пошел бы ты… Свистун подался вперед.
– Окажи мне услугу.
Канаан, сделав вид, будто пропустил последнюю фразу мимо углей, развернул газету.
Свистун побарабанил пальцем по напечатанной на первой полосе фотографии Карла Корвалиса.
– Мне бы хотелось потолковать с этим извращенцем.
– С ума сошел? Интересно, как это я проведу тебя в тюрьму и устрою тебе интервью с серийным убийцей? Что я, по-твоему, главный комиссар полиции?
Уистлеру не хотелось идти на это, но он все равно пошел. Глядя Канаану прямо в глаза, сохраняя хладнокровие и самообладание, демонстрируя смирение и понимание. И тем не менее, напоминая Канаану о том, что, когда малышка, дочь его брата, солнце в очах души самого Айзека Канаана, была похищена прямо с площадки для игр…
– Послушай, Уистлер, не могу же я вновь и вновь благодарить тебя до конца моих дней. Я уже сотню раз говорил тебе: да, не будь тебя и оказанной тобой помощи, мы с братом, возможно, так никогда и не узнали бы, что произошло с…
– Я этим не злоупотребляю, – кротко сказал Свистун. – Но погляди, что здесь сказано. – Он подсунул газету Канаану первой страницей и указал на заголовок над фотографией. – Этот злоебучий убийца возродился во Христе. И готов покаяться во всех своих прегрешениях. Во всех своих прегрешениях, и во всех прегрешениях своего братца, и во всех прегрешениях прочих адептов этого крошечного уродливого культа, которые молились перед Распятием, повесив его вверх ногами.
– Готов предать остальных, лишь бы спастись от неминуемой смертной казни, это больше похоже на правду, – заметил Канаан.
– Ну, разумеется, мы это понимаем. Да и все, кому надо, это понимают.
– Но как я протащу тебя к нему?
– Неделю назад умерла его тетка. Возможно, единственный человек на свете, кому было до него хоть какое-то дело. Она выложила пять тысяч, чтобы его выпустили под залог после первого ареста. А теперь она умерла, и значит, сигаретами и сластями его теперь никто не снабжает. Я мог бы сойти за одного из тех
