Катарина сделала круглые глаза, но не стала задавать никаких вопросов.
– Шила сейчас уедет со мной. На какое-то время.
– А в Новом Орлеане тоже дожди?
– Там жара.
– И надолго она уедет?
– Еще не знаю.
– А что мне говорить, если будут спрашивать?
– А кто это, интересно, будет спрашивать?
– Послушай, Свистун. В конце концов, у меня есть друзья, – сказала Шила.
– Если будут спрашивать, вы не знаете, куда она уехала и когда вернется. Вам известно только, что она уехала на съемки в Новый Орлеан и с тех пор не возвращалась.
– Какие-нибудь неприятности?
Катарина по-прежнему смотрела только на Шилу.
– И да и нет, – ответил Свистун.
– А если на нормальном языке?
– Могла попасть в неприятности, но я о ней позаботился.
Катарина кивнула, принимая такую версию.
– А где твои вещи?
– Пришлось бросить их в Новом Орлеане.
– Представляю себе, что за историю ты мне выложишь.
– Выложит, но не сейчас.
– Возьми мой чемодан, – сказала Катарина и отправилась за ним к себе в комнату.
После того как Шила напихала в чемодан остатки своего гардероба, они со Свистуном покинули квартиру.
Он отвез ее на квартиру к Боско и познакомил с кошкой последнего.
– На звонки не отвечай. Позвонят в дверь, не отпирай.
Вид у нее был испуганный.
– Ни малейших шансов на то, что кто-нибудь разнюхает про твое пребывание здесь. Но, как сказал бы Боско: 'Когда нет шансов, всегда остается шанс на то, что найдется шанс'.
Шила притянула его к себе.
– Береги себя… и принеси мне цветы.
Глава тридцатая
В середине тридцатых старый «чайна-таун» Лос-Анджелеса был ликвидирован с тем, чтобы на его месте воздвигнуть Федеральный аэропорт. Китайцы перенесли свой поселок на северо-запад. А когда он сгорел дотла, на пожарище вырос новый «чайна-таун». При его строительстве ориентировались на Запретные кварталы Пекина. В результате про «чайна-таун» никак нельзя сказать, что это место, на котором парочка желтолицых стариков играет в маджонг.
Городок напоминает волшебный фонарь. Снаружи – тонкая экзотическая стена или даже скорлупа, таинственная и пленительная, вечная приманка для туристов, хрупкая с виду, как сгоревший, но еще не рассыпавшийся лист бумаги. Внутри – полно всего: опиум, сайгонские проститутки, контрабандный корейский агат, поддельные храмовые статуэтки, бумажные куклы и ароматические палочки из Таиланда. Законный товар или нет, за определенную цену здесь можно приобрести все что угодно. Фальшивые памятники культуры, древней как мир, за какие-то двадцать долларов. Экскурсионный осмотр анатомического сложения китаянки – за пятьдесят. Древние церемонии, совершаемые во мраке – за сотню.
И не только китайцы, но и корейцы, тайцы, камбоджийцы, лаосцы и вьетнамцы – обитатели всей многострадальной Юго-Восточной Азии – валят сюда толпами, хотя здесь их никто и не ждет, валят потому, что в любом другом квартале этого ослепительного города их ждут еще меньше.
Белые утверждают, будто все «косоглазые» на одно лицо. Но самим «косоглазым» это вовсе не кажется.
Улицы, примыкающие к Альпино и Бродвею, кишмя кишели англосаксами и латиноамериканцами – как лос-анджелесскими, так и заезжими. Свистун протискивался сквозь толпу, представляя себе, будто попал в какой-нибудь заморский город, в котором он не бывал и, скорее всего, никогда не побывает. У него было чувство, будто он имеет дело лишь с оболочкой и с мякотью, тогда как добраться ему следовало до самой сердцевины.
В районе Спринг-стрит, строго говоря, и живут настоящие китайцы, а чужаки наведываются сюда редко. Но именно здесь, как он полагал, и надо было искать ответы на некоторые вопросы. Если, конечно, семья Лим Шу Док там по-прежнему проживает.
Многоквартирный дом находился на углу Нью-Хай и Колледж. Свистун, перейдя через дорогу, вошел в холл. Поглядел на покрытые грязными пятнами картонные таблички с именами обитателей, вставленные в прозрачные карманы почтовых ящиков. Фамилию Док он нашел среди обитателей третьего этажа. Имя съемщика или съемщицы было Мей Хай. Но оно было перечеркнуто и поверх вписано другое: Мэрион.
Открыв внутреннюю дверь, Свистун обнаружил, что лифт здесь не предусмотрен. И поплелся вверх по лестнице.
