даже жалости, не говоря уж о любви.
– Но у тебя же был ребенок, – сказал он, словно на это и впрямь можно списать что угодно.
– Ни любви, ни жалости не осталось у меня и для собственного ребенка. Это был мальчик, и я все время думала о том, что он может превратиться в чудовище вроде собственного отца. Живя за счет женщин, соблазняя и грабя их, выделывая штуки и похлестче. И даже делая то, что в конце концов сделал Дюйм.
Свистун знал, что сейчас это случится. Битье себя в грудь и полное признание. Достаточно он наслушался такого, работая на телефоне доверия, чтобы хватило на всю жизнь. Да и с тех пор подобные воспоминания продолжали обрушиваться на него – признания и пьяниц, и наркоманов, и растлителей, повествующих о своих жалких отвратительных грешках, которые, впрочем, неизменно оставаясь отвратительными, иногда оказывались далеко не такими жалкими и ничтожными. Ему под нож подставляли шею, под его пулю обнажали грудь, готовые вытерпеть любое наказание, какое ему угодно будет назначить. От него ожидали выполнения миссии палача.
И поскольку он не среагировал достаточно стремительно, она высвободила руки, сложила их в молитвенном жесте, явно собравшись рассказать ему все.
Слезы ручьями побежали у нее по щекам, скопившись двумя лужицами в углах рта. Она плакала беззвучно, демонстрируя Свистуну свое горе и свой стыд, потому что ей было некуда от него спрятаться, – от него, произведенного ею в исповедники, но не остающегося, как положено настоящему исповеднику, в глубокой тени, но напротив, сидящего прямо перед нею и являющегося к тому же человеком, которого она некогда знала и любила.
– Я буквально разваливалась по кускам. С ребенком на руках я приехала в родной город, в Джонсон- сити, но, когда я прибыла туда, моя мать уже умерла, а отец не принял меня. Он жил с женщиной и не хотел, чтобы мы путались под ногами.
Выбора у Свистуна не было. Ему предстояло выслушать все, что она расскажет. На лице у него застыла нейтральная маска.
– Мой родной отец не захотел принять меня с малышом, поэтому я совсем сошла с ума и отправилась на холмы в Кентукки, откуда родом Дюйм Янгер. Я оставила мальчика у его отца, который жил в какой-то развалюхе и гнал самогонку… О чем я только думала? О чем я только думала? – Она посмотрела на Свистуна, словно ожидая от него ответа на этот риторический вопрос. – Дюйм рассказывал мне о том, как бил его отец, когда он был мальчиком, особенно после того, как мать бросила их, а я все равно оставила у него своего сына.
– И сколько ему тогда было?
– Четыре с половиной. До тех пор я его продержала при себе. Хоть что-то сделала.
Неужели она рассчитывала на то, что Свистун поставит ей за это плюсик в несуществующем блокноте?
– А как ты зарабатывала себе на жизнь?
– Иногда работала в кафе. Иногда в каком-нибудь магазине. – Она остро посмотрела на него. -Брала деньги с мужчин.
Он не моргнул и глазом.
– Я стала просто чудовищем. Пила. Принимала наркотики. Опустилась на самое дно.
Слезы у нее на щеках уже просохли. Руки теребили край скатерти.
– И вот наступил вечер, когда я…
Она сбилась на полуслове, не зная, рассказывать ли ему то, что он не должен слышать.
– Случилось нечто, вернувшее меня к жизни. Ничего страшного или непоправимого вроде того, что я вытворяла раньше, но так или иначе я очнулась.
– Именно так оно всегда и бывает.
– Четыре года назад я собралась, почистилась, протрезвела. И отправилась за сыном.
– Сколько же ему было лет? Десять? Одиннадцать?
Казалось, она не в силах ответить на этот вопрос. Она поднесла руку к горлу, словно слова застряли там, не пролезая ни туда, ни сюда.
– Но с ним же ничего не случилось, верно?
– Его там не оказалось, – выговорила наконец она.
– Убежал?
– Его продали. Старик его продал.
– Что?
Она заморгала, словно боясь, что он ударит ее за то, что она это допустила.
– Мой свекор умер, но там нашлась старуха, ее звали Гранни Ауэрс, и она сказала мне, что за полгода до моего приезда свекор продал Джона.
– Джона? Так ты его назвала?
– Я же не собиралась называть его в честь отца. -Ее рот скривился, словно она надкусила нечто горькое. – Вот я и назвала его в честь моего отца, а мой отец потом от нас отвернулся.
– Но кому продал его Янгер? И как это произошло?
– Просто продал за наличные каким-то приезжим, а верней, проезжим.
Вставь такой сюжет в книгу, вставь такой сюжет в кинокартину – и никто не поверит тебе, подумал
