успела сделать и шага, как он сжал ее плечо. Он держал ее крепко и не выпускал. Его рука была сильной и теплой. По телу ее побежал огонь.
— Что вы делаете? — сорвался с ее уст хриплый вздох.
— Хочу знать, почему вы так нервничаете.
Он привлек ее к себе совсем близко. Решительно и неумолимо, Амелия отворачивалась, чтобы не видеть его груди, плеч и извилистой линии шеи. Она судорожно сглотнула:
— Томас, не делайте этого…
И содрогнулась, услышав просительную нотку в своем голосе, что говорило о слабости ее духа и тела.
— Не делать — чего? — пробормотал он, и голос его звучал обольстительно вкрадчиво.
Он стоял очень близко от нее, почти вплотную, и от него исходил присущий ему мужской запах, и от этого мысли ее смешались, а по всему телу пробежала дрожь.
Когда в прошлый раз они оказались так близко друг от друга, его руки лежали на ее груди, а языки переплетались. И он отступил первым, он, а не она, слабая женщина. Однако слабой она была только с ним, но все же не могла допустить, чтобы он управлял ее чувствами.
Он опустил голову, и его затуманенный взгляд был теперь устремлен на ее губы.
Она поспешила их плотно сжать и отвернулась. Но ноги ее будто приклеились к полу. Беги. Беги. Беги.
В этот момент из коридора донеслось слабое шарканье, и снаружи в комнату просочилась Тонкая полоска света. Томас стремительно сделал шаг назад и выпрямился во весь рост. В следующий момент его лицо обрело свойственное ему уверенное выражение.
Амелия вздохнула с облегчением и отвернулась, крепче запахивая пеньюар, будто он мог защитить ее от его власти. Она знала, что это невозможно.
— Доброй ночи, — пробормотала Амелия.
Она не посмотрела на него, не посмела посмотреть — и поспешила к выходу.
— В субботу мы отправляемся в Беркшир, — услышала она и мгновенно остановилась.
Резко повернула к нему голову.
— Я должна ехать?
— Неужели вы думаете, что я оставлю вас проводить Рождество здесь, в одиночестве?
Его тон был таким, будто он считал подобное предположение глупым. У ее отца на этот счет никогда не возникало сомнений. После смерти ее матери Рождество утратило для него значение. Если ему случалось проводить этот день дома, он неизменно зарывался в свои деловые бумаги и отчеты и оставался в своем кабинете.
— Право, я предпочла бы остаться одна.
Томас смотрел на нее так, будто ему хотелось взять ее с собой не больше, чем ей ехать в Беркшир.
— У вас нет выбора, Амелия. Вы едете со мной к моей сестре.
Амелия отрывисто кивнула и поспешила выйти, гадая, как сможет провести эти праздники в обществе Томаса Армстронга и не потерять себя окончательно.
Что, черт возьми, с ним творится? Он бы поцеловал ее и сделал бог знает что еще, если бы случайно проходивший слуга не спас его от него самого. Эта чертова женщина сводила его с ума.
Он вспоминал выражение ее лица, когда она здесь стояла, глядя на елку, и казалась такой хрупкой и одинокой, что сердце его сжималось. Он заметил в ее взгляде острую печаль, когда она повернулась к нему, и гадал, что могло быть причиной этой печали. Потом она отстранилась. В нем поднялось что-то странное: возможно, нечто животное, инстинкт хищника, преследующего самку.
Он изо всей силы тряхнул головой. Надо взять себя в руки. Им предстояло провести две недели в поместье Радерфорд с Мисси и ее семьей и с Картрайтом. Его губы непроизвольно сжались. Хотя бы ради соблюдения приличий он должен обуздать свои низменные инстинкты, вызванные к жизни Амелией. Да, она околдовала его, но эти чары были преходящими. Следовало принять во внимание и то, что у него сейчас не было любовницы, а это делало его уязвимым для ее обаяния. Разве когда-нибудь с ним жила несколько месяцев под одним кровом молодая, прекрасная и желанная женщина? Никогда. Не диво, что он слегка спятил. Но в Беркшире, возможно, его чувства рассеются так же быстро, как исчезают с рассветом летучие мыши.
Глава 24
Дым, кругами поднимавшийся из печных труб Радерфорд-Мэнора, как будто скапливался в небе в виде облаков, и эти серые мрачные облака предсказывали обильный снегопад. Амелия отвернулась от окна кареты, стараясь изо всех сил избегать напряженного взгляда Томаса.
— Мадемуазель, вам нехорошо? — спросила Элен, сидевшая рядом. — У вас огорченный вид.
«Огорченный»? Если бы только огорченный!» — подумала Амелия. Она чувствовала себя идущей на казнь — обреченной и покорной жертвой.
— Не стоит волноваться и нервничать, — услышала она и бросила быстрый взгляд на Томаса, удивленная его странно умиротворяющим тоном и искренностью, которую прочла в его глазах.
— Едва ли можно сказать, что я нервничаю, — ответила она непривычно высоким голосом.
Господи, что с ней творится? Она никогда не говорила так жеманно, как какая-нибудь светская барышня. И тотчас же попыталась поправить дело, заговорив спокойнее и ниже тоном:
— Просто мне хочется поскорее добраться до места и переодеться. Я чувствую себя взмыленной, проехав целый день в одной и той же одежде.
Вот теперь ее голос звучал обычно — небольшая победа над собой, поддержка ее быстро иссякающему самообладанию, что постоянно происходило с ней в обществе Томаса Армстронга.
Дверца кареты с ее стороны открылась, впустив внутрь порыв ледяного воздуха, хотя в карете и без того было холодно. Кучер в темно-синей с зеленым ливрее ожидал снаружи, чтобы помочь ей выйти из экипажа. Амелия поспешила протянуть ему руку в перчатке, стараясь поскорее избавиться от будоражащего ее присутствия виконта.
Чуть позже она уже стояла в центре холла трехэтажного кирпичного дома. Амелия с радостью сняла шляпку, плащ и муфту и вручила их второму лакею. Как только Томас передал свое пальто молодому человеку, раздался громкий крик, пронзивший тишину:
— Томас!
Мимо Амелии пронеслась женщина высокая, стройная, в изобилии одаренная каштановыми волосами — и бросилась в его объятия. Он поймал ее и крепко прижал к себе.
Амелия тотчас же узнала ее, потому что видела множество ее портретов в Стоунридж-Холле. Это была леди Уиндмир, или — как ее любовно именовали в семье — Мисси. Но портреты все же не дотягивали до оригинала. Она отличалась живостью, которую художник оказался не способен передать, и это ее качество придавало ей редкую и трудно определимую словами красоту.
— Господи, Мисси, ты стала меньше, чем была до того, как у тебя появился ребенок, — сказал Томас, выпуская сестру из объятий, продлившихся довольно долго, поставив ее перед собой и слегка обнимая за талию.
Амелия никогда прежде не видела, чтобы он так улыбался. Эта улыбка могла соперничать с солнцем в самый яркий погожий день и блеском звезд в самую темную и ясную ночь. И сердце ее упало.
— Попробуй-ка заботиться о двух детях и увидишь, как мало времени остается на что-либо другое. Если приходится выбирать между едой и сном, отдаешь предпочтение сну, — ответила его сестра со смехом и снова привлекла его к себе. — Я так рада твоему приезду!
Лицо Томаса обрело обычное выражение, когда он повернулся к ней.
— Мисси, познакомься с леди Амелией. Думаю, вы встречались год назад. Хотя в то время моя сестра еще не была графиней Уиндмир.
Красавица с каштановыми волосами повернулась к ней. Глаза молодой женщины поразительного