— Я работал до потери пульса. Был нетерпелив, раздражителен...
— Знаю, — тихо проговорила она, — можешь не рассказывать.
— Да. — Его глаза смягчились. — Помнишь, я больной прилетел из Австралии?
— Ты заболел в Австралии, — уточнила Амбер.
Он кивнул.
— Подцепил вирус. Доктора сочли, что я простыл, из-за переутомления. И вот... — он рукой показал на безжизненные ноги, — видишь? — Финн поднял голову. — Тебе известно хоть немного о моей болезни?
Амбер уже успела прочесть о ней все, что только смогла найти, и знала: Финну не повезло, его реакция на вирус оказалась слишком бурной.
— Это побочный синдром, который различается по своему типу и тяжести. — Она вздернула подбородок и уверенно посмотрела на Финна. — Но... я не хочу говорить о твоей болезни.
— Не хочешь?
— Да. Я не ухожу от скользких и деликатных тем, — оправдалась она, — но мне гораздо интереснее будет узнать, зачем ты целовал Биргитту?
Финн, непонятно почему, развеселился.
— Амбер, ты никогда мне не наскучишь. Своей непредсказуемостью...
— Где ты откопал во мне непредсказуемость? — удивилась она.
— Видишь ли, когда человек становится инвалидом, как я, например, он как бы срастается со своей инвалидностью, и все люди хотят говорить с ним именно об этом. Как будто он не живой человек, а воплощенная болезнь. Большинство людей, по крайней мере, — он сверкнул улыбкой, — но не ты.
Второй раз за день она получает изящный, красиво упакованный комплимент, но ни за что не попадется на эту удочку.
— Я жду, Финн.
Минуту или две он молчал.
— Вернувшись в Лондон из Австралии, я начал чувствовать странные вещи: онемение в пальцах ног, рук... и просто общую слабость. Все... даже самое простое действие требовало гигантских усилий. Интуиция подсказывала, что это нечто более серьезное, чем усталость или смена часовых поясов...
— И ты ничего мне не сказал? — перебила Амбер.
Он кивнул.
— Ничего.
— Почему?
Их взгляды встретились.
— Опять же интуиция. Почувствовал, что дела могут быть очень плохи. Я виделся с тремя докторами, экспертами в своей области. И один осторожно намекнул, что у меня, возможно, первые признаки этого страшного синдрома.
— И ты опять ничего не сказал?
Финн нетерпеливо тряхнул головой.
— Накануне Нового года, после возвращения от доктора Номер Три, я расклеился окончательно. Он хотел сразу положить меня в больницу, но я не согласился. И ему оставалось только отправить меня домой, отдыхать. В тишине...
— Так вот почему ты тогда выставил меня из квартиры, — догадалась она, — позвал для подготовки вечеринки специалиста и настоял, чтобы я заночевала у сестры?
Финн кивнул. В его глазах, кажется, мелькнул ответ на ее вопрос. Да уж, Фитцджералд выбрал нестандартное средство устрашения...
— Значит, поцелуй... — медленно начала она, — роман с Биргиттой... был ненастоящим, да? Инсценировкой?
Он кивнул снова.
— Совершенно верно. Я едва не рассказал тебе правду новогодней ночью. Ты была такой милой, понимающей... И, лишь оказав явные знаки внимания... хм... другой женщине, я мог вынудить тебя уйти. И ты сама любезно подсказала мне эту идею.
Амбер смотрела на него в полном смятении.
— Зачем, Финн? Зачем понадобилось меня прогонять в такую тяжелую минуту?
— Потому что болезнь стремительно прогрессировала, из того, что сказали медики, я понял: возможен самый страшный исход.
— Значит, ты мог умереть?
— Мог.
— И посчитал меня не способной принимать решения? Сомневался, что я останусь рядом... вопреки всему?
— Я не хотел, чтобы ты осталась рядом «вопреки всему»! — тихо, с печальным огоньком в глазах сказал Финн. — Чтобы ты одевала меня. Кормила. Убирала за мной. — Он замолчал, ожидая, что Амбер сморщится от отвращения. Не дождался. — Короче говоря, связала свою жизнь с ущербным человеком!
— Ты не ущербный! — с жаром возразила она, сама себе удивляясь. — Итак, с чего это ты вдруг передумал и пригласил меня сюда?
Он недоверчиво усмехнулся.
— Я не верю, Амбер О'Нил. Что ты готова...
Амбер раздраженно встряхнула головой.
— Финн, меня это не интересует. Я не нуждаюсь в похвалах, — резко сказала она. — И по-прежнему готова выслушать твою версию о новогодней вечеринке.
— Хорошо. — Он принялся водить рукой туда-сюда по подлокотнику коляски. — Тогда, в декабре, я почти не садился за рояль. Но думал, что уж со своими знаменитыми двумя пьесами я справлюсь. Почему это взбрело мне в голову, черт его знает. И я приготовился играть...
— Вспоминаю, — поежилась Амбер.
— Но вдруг понял, что пальцы меня не слушаются! Меня будто ударили битой по голове, вот тогда я и поцеловал Биргитту.
— И она поцеловала тебя, — ворчливо заметила Амбер.
— Да, — Финн пристально посмотрел на нее прищуренными глазами. — Знаешь, это меня не вдохновило. Ничуть.
— Но зато немного утешило?
Он помолчал.
— Возможно, я нашел бы в этом утешение при других обстоятельствах.
— А ты знаешь, я ни с кем не целовалась с тех пор, как мы расстались.
— Неужели? — Финн притих. — Правда?
— Истинная правда, и можешь стереть со своего лица язвительную гримасу, Финн Фитцджералд!
— Гмм... — Финн нахмурился. — Так вот, после твоего ухода я попросил Биргитту вызвать врача и... оказался в больнице.
— А записка? — требовательно спросила она. — Записка, которую Биргитта передала мне в больнице?
Финн поморщился.
— Я вымотался до предела, пока сочинял ее. И умственно и физически. К тому же пришлось уговаривать Биргитту. Она наотрез отказывалась брать записку.
— Почему?
— Потому что считала, что лучше сказать тебе правду.
— Но ты настаивал?
— Конечно, настаивал! Не хотел портить тебе жизнь.
— До сих пор?
— До сих пор, — повторил он.
— Так почему же ты все-таки передумал?
