ответившей ей улыбкой, но при этом гостья почувствовала себя странно.
Потом женщина повернулась к Язычнику:
– Мил…
– Нам нужна ванна, – сказал он твердо, подталкивая Гвин к лестнице.
Остальную часть пути они проделали молча, преодолевая ступеньки в темноте, время от времени рассеиваемой светом фонарей в железных держателях, прикрепленных к стенам.
Их свет казался мягким и приветливым в отличие от мрачных теней. Тень Гвин на стенах сначала показалась низкой и приземистой, потом предстала перед ней длинной и угловатой, но все время она видела ее высоко над головой, а тень Язычника, идущего сзади, оставалась темным пятном.
– Вот эти комнаты, – сказал он, показывая ей на дверь справа.
Она резко остановилась:
– А где буду я?
– Здесь только эти покои.
Она предпочла не отвечать и не двигаться, пока он не задел ее бедром, обогнав, чтобы открыть дверь.
Кто-то готовился к его прибытию, и Гвин подавила вздох облегчения, войдя в покои. Комнаты оказались небольшими, но чистыми. К тому же им предшествовала прихожая, а дальше в темноте угадывалась спальня. Обитые ивовыми ветками стены отражали золотистое сияние огня в жаровне. На двух стенах были темно-красные гобелены.
Сквозь маленькую дверцу спальни, тоже завешенную выцветшим гобеленом, она смогла разглядеть постель, на которой громоздилась гора мехов. Гвин снова испустила вздох, чувствуя, как напряжение оставляет ее. Она покрутила шеей, расправляя затекшие мышцы.
– Сначала ванна, – сказал он.
Она подняла плечи:
– Что?
В дверь постучали. Язычник открыл ее, и в комнату проследовали слуги с круглой большой ванной и ведрами горячей воды. Как он сумел так быстро все организовать? Мгновенно ванна оказалась готовой, а в комнате остались только они с Язычником.
Гвин уставилась на ванну. Она не смотрела на него, потому что знала, что он неотрывно смотрит на нее и, что было еще хуже, при этом улыбается чувственной улыбкой. Но тут она услышала его шаги – он направлялся к двери.
– Сэр, могла бы я…
Звук шагов мгновенно затих.
– Вы говорили что-то о посыльном?
Она смотрела не на него, а на стену.
– Я могу это устроить. Гвин чуть повернула голову.
– Но ведь… отсюда далеко…
– Есть человек, который возьмется доставить ваше послание.
– О!
Пар от ванны поднимался к красным гобеленам на стенах. Гвин чувствовала присутствие Язычника за спиной. Он стоял молча, глядя на нее. Она прикусила нижнюю губу.
– Гвиневра!
– Что? – пробормотала она.
– Воспользуйтесь ванной.
Теперь все ее внимание привлекал край ванны, из которой поднимался пар. Она не могла оторвать от него взгляда.
– Вы… вы… Вы уходите? Дверь скрипнула, открываясь.
– Но я вернусь.
Она повернула голову – он уже исчез.
В дверь снова постучали, и она открыла. На пороге появилась улыбающаяся женщина, та самая, что приветствовала их, скрываясь в тени.
Она заговорила так тихо, что Гвин пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать.
– Он сказал, что вы передадите мне свое послание на словах.
Гвин благодарно улыбнулась:
– Пожалуйста, входите.
Они присели за стол. Странное это было ощущение – находиться в отдаленной гостинице. И никто не знал, где она. Окна были закрыты ставнями, снаружи темно, и потому она не могла сказать ничего о мире за предел’Ами этой комнаты.
Она отправляла весточку в Кэнтербридж, своей подруге Мэри и ее мужу Джону, лорду небольшого, но стратегически важного поместья, где намеревалась остановиться на обратном пути домой. Было маловероятно, но возможно, что король Стефан действительно продал ее фиц Майлзу, и, принимая во внимание, что на кону стоял Эверут, у нее было мало надежды на спасение.
Ей нужен канал связи. Джон Кэнтербридж – любимец короля Стефана и знает, что делать.
Она решила говорить медленно, взвешенно подбирая слова, чтобы сообщить о своем бедственном положении и при этом не открыть ничего важного и не поставить под удар ни свое послание, ни посланца и чтобы ни то ни другое не попало в чужие руки.
– Дражайший Джон, лорд Эндшир собирается взять меня в жены против моей воли, – произнесла она, – и напал на меня, когда я оказалась одна и без защиты.
Она посмотрела на свечу, потрескивающую на столе. Ее пламя было невысоким, но ярким.
– Милостью Божией и чудом я спаслась, но опасаюсь, что милорд наш король допустил это неслыханное насилие, хотя и не могу этому поверить. Не пошлешь ли ты ему петицию с моей мольбой о снисхождении и не испросишь ли у него аудиенции для меня? Сейчас моя величайшая надежда связана с аббатством Святого Альбана. Воспользуйся тайными тропами и по пути ни с кем не разговаривай, Джон. Судьба Эверута зависит от этого.
Женщина повторила в точности ее слова и ушла.
Гвин оставалось только надеяться, что ее друзья в Кэнтербридже поверят тому, что это послание в самом деле от нее, и не сочтут это ловушкой.
Она поразмышляла, не стоит ли передать с посыльной единственную вещь, находившуюся в ее распоряжении, которая вызвала бы уверенность в том, что устное послание действительно от Гвиневры де л’Ами, – клеймо для чеканки монет с изображением бутона розы, ставшее эмблемой Эверута, – но потом решила не делать этого.
Гвиневра знала, что в былые времена Эверут имел привилегию чеканить монеты для королевства, но в нынешние дни беззакония, насилия и грабежей, ставших приметой царствования Стефана, эта привилегия обернулась бременем и теперь монеты в «Гнезде» почти не чеканили. Но особое клеймо сохранилось.
В то время как другие лорды использовали в качестве эмблемы изображения вепрей, соколов и медведей, отец Гвиневры избрал дорогую сердцу его жены розу Эверута, цветущую дважды в сезон.
Такое клеймо украшало и крышку резной деревянной шкатулки, которую передал Гвиневре отец и повелел хранить как величайшую драгоценность, сказав, что там содержатся любовные письма, которыми обменивались они с матерью Гвин, когда он был в крестовом походе.
Гвиневра достала из войлочного мешочка шкатулку и приоткрыла крышку. Внутри лежали письма ее родителей. Она почтительно, как всегда, прикоснулась к ним, но на этот раз ее рука скользнула на дно.
Ее обдало холодом. О Господи! Эта вещь исчезла.
Ее сердце сделало скачок. В дополнение к шкатулке отец дал ей два ключа – золотой и серебристый. Его лихорадочная настойчивость и убедительная просьба сохранить их казались ей загадочными, потому что ни один из них не подходил ни к одной скважине во всем замке. Но ведь она дала ему обещание хранить их, стоя на коленях возле его смертного одра.
Теперь серебристый ключик исчез.
Дрожащими руками она перебрала пергаментные свитки и снова заглянула в шкатулку. Ключа не было. Она выпрямилась и села: кровь ее бешено стучала, мысли метались.
Должно быть, это случилось в лондонском доме: она уронила шкатулку, и ключик выпал.
Но почему у нее возникло такое ужасное чувство? Ведь это были обломки прошлого, не представлявшие особой ценности. А вот для отца они были важны, и потому у нее возникло ощущение невосполнимой потери.
Инстинктивно она дотронулась до своей юбки и принялась ощупывать металл, зашитый на внутренней стороне одежды. Золотой ключик по крайней мере был на месте.
Что означала потеря серебристого ключа?
Отец ее владел грамотой, что было необычным для воина, а мать научилась писать у него. И еще более необычным и странным было то, что отец ни за что не хотел обучить грамоте дочь. Так что письма оставались непрочитанными. Конечно, она могла бы попросить оказать ей услугу Уильяма из Файв-Стрэндс, сенешаля [5], своего старого сварливого друга, но Гвин остро чувствовала, что этого делать нельзя: письма не были предназначены для посторонних глаз.
Глава 14
Гриффин прокрался вниз по лестнице до центрального зала в доме, который никогда не был ни постоялым двором, ни гостиницей. Лет девяносто назад, как раз перед вторжением Вильгельма Завоевателя, это была древняя саксонская крепость, предназначенная для дозора. С тех пор она утратила свое первоначальное значение. И все же в ее стенах обитали люди, замышлявшие свержение королей, – люди вроде Гриффина и его рыцарей, взращенные на полях битв Нормандии.
Когда Гриффин вручил поводья Нуара солдату, который поспешил выйти и встретить его, он послал с ним весточку своим людям, чтобы собрались через полчаса в главном зале.
Двенадцать мужчин и женщин сидели вокруг огромных, грубо сколоченных дубовых столов и отдыхали, наслаждаясь теплым элем. В центре зала стояла жаровня с горящими угольями, а на каждом столе – по три-четыре свечи, укрепленные в лужицах застывшего воска, что позволяло им стоять вертикально.
Гриффин кратко сообщил им о событиях на континенте, о встрече и договоренности с Бомоном, что сейчас было, пожалуй, самым важным, и, наконец, рассказал о несостоявшемся похищении девушки, которое он предотвратил в сражении на мечах с людьми Эндшира, и о последующем ее спасении.
– Так они все убиты? – спросил нормандский рыцарь Дамелран.
Гриффин медленно отвел глаза от огня и окинул взглядом комнату.
– Не все, – ответил он. – Де Луд только ранен.
– Это утешает, – заметил рыцарь язвительно, поднимая кружку, чтобы сделать еще один глоток.
Гриффин ответил ему жестким как кремень взглядом:
– Разумеется.
Он оглядел комнату, полускрытую в тенях и наполовину
