– Он не в курсе.
– Не в курсе чего? – спросил я.
– Как, – вскричал Англарес, – вы не в курсе?
– Но о чем речь?
Шеневи в свою очередь счел необходимым вставить слово:
– Саксель – мерзавец, мы его выставили вон!
– Надо показать ему нашу листовку, – сказал Вашоль.
Кто-то протянул мне листовку. Я внимательно перечитал ее; там, может быть, не было ни одной ошибки, но все было представлено в ложном свете.
– Надо же, и моя подпись, – заметил я.
– Вы разве не член нашей группы? – моментально парировал Вашоль.
– Какие у вас могут быть возражения? – спросил Шеневи.
Они, казалось, недовольны тем, что я удивляюсь, увидев свою подпись под текстом, которого не читал.
– Может быть, вы сохранили какие-то дружеские чувства к Сакселю, – сказал Англарес, – но поймите, что всякая дружба должна быть забыта, когда под вопросом нравственность. Мы должны оставаться чистыми, и мы останемся чистыми.
Его соратники молчали, возвеличенные этой похвальной речью. Он же поправил прическу ловким движением головы и пронзил взглядом ни в чем не повинный графин с водой. «Поза», – подумал я. Я счел бесполезным говорить даже о том, что мне не из чего выбирать, предоставляя ему победоносно мутить воду. Я положил несколько франков на свое блюдце и встал. К чему тратить слова на глухих? Я ушел, ровным счетом ничего не сказав. Я не жалел о своей небольшой проверке: найдутся ли здесь «независимые» люди?
А Венсан? Как-то он меня встретит? Поставил ли он свою подпись под этим отлучением? Я никак не мог вспомнить. Если он не подписался, мог ли Англарес спокойно произносить его имя? Я зашел в маленький магазинчик и написал ему почтовую открытку. Назначил встречу на следующий день. Он пришел.
– Ну, выздоровели?
– Вы знали, что я болел?
– Заходил пару раз к вам в гостиницу; мне сказали, что у вас «плохой» грипп. Собирался сегодня или завтра написать вам. Что нового?
Я ответил по привычке:
– Ничего.
Потом продолжил:
– В общем, я больше не увижу Сакселя и больше не пойду на площадь Республики.
– Понятно.
– Вы в курсе дела?
– Я подозревал, что все так случится. Саксель увидел вашу подпись и рассердился. Вы увидели свою подпись и рассердились.
– Именно.
– Обычный случай. Я сотни раз встречался с такими фокусами.
– Но вы, вы подписали эту бумагу?
– Так же, как и вы. Но подобные вещи случаются со мной в последний раз. Меня утомляют все эти истории, утомляют и вызывают отвращение.
– Вообще-то, я пришел не для того, чтобы выяснять все это, но чтобы попросить вас об одном одолжении: взять на себя очень нудную формальность.
– Какую же?
– Быть свидетелем на моей свадьбе.
– Формальность очень нудную или очень странную?
– Нет-нет, я не шучу: речь идет о чрезвычайно простом деле.
– Вы действительно женитесь?
– Вас это так удивляет?
– Откровенно говоря, да. В любом случае можете на меня рассчитывать.
– Спасибо. Я не слишком надоел вам с этой историей?
Я чуть было не раскрыл ему причину этого брака, который его так удивил, но отказался от этой мысли, не желая показать, что я вроде бы извиняюсь за такой странный поступок. Если не брать в расчет презрение, которое мы питали к буржуазным условностям и канцелярским формальностям капиталистического строя, какой же вид должен был я иметь, чтобы эта случайность показалась несовместимой со всей моей остальной жизнью в глазах человека, хоть немного знавшего меня? Я чувствовал, как маска, которой я прикрывал лицо, маскарадный костюм, который я надел, обращаются в прах, рассыпаются на куски, но все-таки из этих лохмотьев я создал образ, который считал подходящим для себя и который хотел сохранить на всю жизнь, – образ калеки, раздавленного несчастьем.
