Если бы не Камул...
Тейлон, с трудом сдерживая эмоции, вернулся в хижину и захлопнул за собой дверь.
Без Саншайн его жилище опустело и казалось заброшенным. Девушка наполняла его дом счастьем. И, что еще важнее, — наполняла счастьем его самого.
Взгляд его упал на розовую косметичку на столе. Забыла — как и расческу, и ленты для кос.
Бедная Саншайн, вечно она все забывает.
— Спейрр!
Он резко обернулся.
— Сиара? Ты тоже пришла, чтобы меня осудить?
—
— О чем?
Она потянулась к нему, но уронила руку, вспомнив, что не может его коснуться.
— Хочу попрощаться. Бог Бран снова предложил мне пройти перерождение, и я согласилась.
При этих словах Тейлону показалось, что из его легких разом выкачали весь воздух.
Он не мог шевельнуться.
Не мог вздохнуть.
Сиара тоже его покинет?!
Она не может уйти! Только не сейчас! Ведь она — единственное утешение, которое еще осталось у него!
Но он знал, что никогда не скажет об этом сестре.
Ни словом, ни взглядом не даст понять, как она ему нужна.
Ведь она все бросит, от всего откажется и останется с ним!
А он не вправе лишать ее будущего. Лишать жизни.
— Почему же на этот раз ты решила согласиться? — спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и ровно.
— Настало время, Спейрр. Я хочу прожить жизнь, которую у меня так рано отняли. Хочу обрести все, чего лишилась. Любовь. Детей. Даже работу и дом в кредит.
В ответ на ее попытку пошутить он не смог даже улыбнуться. Свирепая, всепоглощающая боль пожирала его заживо.
Но сердцем он понимал: Сиара права. Настало время восстановить справедливость: она должна вернуть себе то, чего лишила ее людская жестокость много столетий назад.
Она это заслужила. Разве он не желал ей счастья? И теперь, когда она готова обрести его, — не встанет у нее на пути.
— Я буду скучать по тебе.
— И я по тебе,
Он с трудом растянул непослушные губы в улыбку:
— Желаю тебе всего самого лучшего,
— Знаю, Спейрр. Я тоже тебя люблю. И ни за что бы тебя не покинула, но ведь теперь у тебя есть Нинья, и ты больше не одинок.
Он стоически кивнул:
— Я всегда буду помнить о тебе, Сиара.
Она печально вздохнула:
— Мне пора. Прощай, Спейрр.
Тейлон не смог ответить «прощай». Язык отказывался выговорить это слово. Как будто, пока оно не сказано, еще оставалась какая-то призрачная надежда.
Как он хотел проснуться — и увидеть, что все это было просто дурным сном!
Но это не сон. Все это происходит на самом деле.
Саншайн ушла.
Теперь уходит и Сиара.
Никого не осталось.
Словно окаменев, смотрел он, как Сиара медленно растворяется в воздухе.
А когда она исчезла, Тейлон рухнул на пол и позволил себе то, чего не делал со дня похорон Ниньи.
Зарыдал.
Он оплакивал своего отца, павшего под мечами саксов, пока маленький Спейрр охранял в тайном убежище мать и сестер.
Оплакивал мать и сестру, на его глазах умерших от черной оспы. В то время он целыми днями работал на Гару, жестокую старуху, находившую удовольствие в его мучениях, а ночами ухаживал за сестрами и больной матерью.
Он вспоминал Сиару — безутешно плачущую кроху у него на руках. Вспоминал, как после смерти матери Гара выставила их за порог — в темную морозную ночь.
Тогда мела метель, и единственное, о чем он молил богов, — чтобы сестра выжила.
Она была всем, что у него осталось.
Он нес ее, безутешно плачущую, сквозь ветер и снег, бьющий в лицо. Много миль по заснеженной пустыне прошел он, чтобы добраться до родины своей матери.
Ради своей сестры он умолял жестоких воинов о пощаде, унижался перед ними, безропотно позволил избить себя до полусмерти.
Только ради нее. Никогда и ничего он не просил для себя.
Пока не встретил Нинью.
Она подарила ему счастье, а потом, по собственной глупости, он ее потерял.
Навсегда. Никогда больше им не быть вместе.
Тейлон взревел от ярости.
Вдруг что-то привлекло его внимание. Из-под края матраса виднелся лист бумаги — или, быть может, даже несколько листов.
Он бросился туда.
Сердце его замерло, а потом гулко заколотилось в груди.
Это оставила для него Саншайн. Три картины — три пейзажа, запечатлевших его хижину, причал и вид на болото в солнечный полуденный час.
Тейлон долго смотрел на яркие, сияющие краски дня, любовно и искусно воспроизведенные на бумаге.
Пейзажи были прекрасны, но далеко не так совершенны, как создавшая их художница.
Женщина, оставившая ему на прощание самые дорогие свои дары.
Между двумя картинами Тейлон обнаружил записку.
С колотящимся сердцем развернул ее и прочел:
