Мними, богиня памяти, — бесчисленное множество раз он видел ее изображение в храмах и на свитках.
— Где я? — спросил он.
— В Тартаре, — прошелестел ее нежный голос, похожий на тонкий перезвон сосулек на ветру.
Стиккс задохнулся от ярости. Тартар? Угрюмый мир, где Аид пытает души злодеев и грешников? Что он здесь делает?
Ведь много эпох назад, погибнув в первый раз, он отправился в античный рай — на Елисейские поля!
— Мне здесь не место!
— А где тебе место? — спокойно спросила она.
— Я должен быть вместе с моей семьей.
В ее зеленых глазах блеснула печаль.
— Все твои родные уже прошли перерождение. Из твоей семьи остался только брат.
— Он мне не брат! И никогда не был братом!
Мними склонила голову, словно прислушиваясь к какому-то далекому звуку.
— Странно. Сам Ашерон никогда так не думал. Как бы ты ни ненавидел его, — он не отвечал тебе тем же.
— Какое мне дело до его чувств?
Богиня замерла, словно прислушиваясь к его мыслям. Как будто знала его лучше, чем он сам себя знал.
— Да, верно, — с легким удивлением отметила она. — Тебе до его чувств дела нет. И все же ты его ненавидишь.
Честно говоря, я не понимаю тебя, Стиккс. Ты получил во владения Исчезающий Остров — мирный и прекрасный, не уступающий самим Елисейским полям. Там у тебя были друзья, роскошная и беспечальная жизнь, все, чего только можно пожелать. И что же? Все эти столетия ты ненавидел Ашерона, мечтал ему отомстить и строил против него заговоры. Я посылала тебе счастливые воспоминания о твоем родном доме, о семье, о мирном, полном радости детстве, но и этими воспоминаниями ты лишь разжигал и подогревал свою ненависть.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я сам в чем-то виноват? Это он отнял у меня все! Все надежды, все, что я любил! Из-за него погибла и наша семья, и мое царство. И моя собственная жизнь оборвалась из-за него!
— Это не так, — мягко ответила Мними. — Ты можешь лгать себе, Стиккс, но меня не ты обманешь. Это ты предал брата — ты и твой отец. Вы боялись Ашерона, и страх ослепил вас. Своими собственными делами вы обрекли на бесконечные страдания и его, и себя.
— Но Ашерон — само зло во плоти! Он нечист, он оскверняет все, к чему прикасается!
Не сводя с него пронзительного взгляда, богиня поправила пальцами огонь в лампе — и он странно замерцал, бросая на стены его тюрьмы причудливые отсветы.
— В этом и заключается суть памяти: люди никогда не видят реальность такой, какая она есть. Они воспринимают мир сквозь призму собственных предрассудков, влечений, страхов и самооправданий. Вот так и ты — во всем винишь брата, не зная, каково приходилось ему.
Мними положила руку ему на плечо, и ее прикосновение обожгло Стиккса. Голос ее понизился, стал вкрадчивым и зловещим:
— Я принесла тебе свой самый драгоценный дар, Стикс, — дар понимания. Теперь ты наконец поймешь...
Стиккс хотел отстраниться, но не смог.
Обжигающее прикосновение Мними лишило его способности двигаться.
Он стремительно проваливался в прошлое.
Миг — и он оказался в царских покоях. На позолоченной кровати распростерлась его красавица мать: она изнемогала, лицо ее посерело, и служанка, стоя у изголовья, вытирала пот с ее лба. Но никогда Стиккс не видел у нее такого счастливого лица.
Спальня была наполнена придворными. У постели стоял царь, его отец, вместе с первыми лицами государства. Окна были распахнуты, и с моря доносился легкий прохладный ветерок.
— Еще один чудесный мальчик! — радостно объявила повитуха, заворачивая новорожденного в одеяльце.
Послышался радостный шум, смех, поздравления.
— Клянусь нежными руками Аполлими, Аара, ты сделала меня счастливейшим из людей! — воскликнул отец. — Два будущих царя для двух наших островов — разве это не прекрасно?
Тихо смеясь, мать наблюдала, как повитуха обмывает ее первенца.
В этот миг Стиккс понял страшную правду, темную тайну, скрытую от него отцом при жизни.
Он не был первенцем. Первым появился на свет Ашерон.
Переместившись в сознание младенца-Ашерона, Стиккс жмурился от яркого света и пытался вдохнуть. Наконец ему это удалось, он открыл глаза... и услышал вокруг себя тревожные восклицания.
— Помилуй, Зевс! Государь, государыня! Этот ребенок родился уродом!
Мать подняла голову, с тревогой посмотрев на него:
— Что с ним?
Повитуха отдала младенца матери, уже поднесшей второго сына к груди.
Ребенок испуганно хныкал. Он чувствовал вокруг себя тревогу и страх, но не понимал, что происходит. Беспомощный и растерянный, он потянулся к брату, с которым все эти месяцы делил материнское чрево. Пока брат рядом — все хорошо...
Но мать не позволила ему обнять брата — наоборот, отодвинула его подальше.
— Не может быть! — со слезами в голосе воскликнула она. — Он слепой!
— Нет, государыня, он не слепой. — Из толпы вышла престарелая жрица в белых одеяниях, богато расшитых золотом, с золотым венцом на редеющих седых волосах. — Он послан вам богами.
— Что это значит? — гневно воскликнул царь. — Ты была мне неверна? — обвинил он Аару.
— Клянусь, никогда!
— Тогда что произошло? Ведь все мы видели, что это дитя вышло из твоего лона!
Все, кто был в спальне, устремили взгляды на жрицу, а она неотрывно смотрела на крохотного младенца, горько плачущего, ждущего, чтобы кто-нибудь взял его на руки, обогрел и приласкал. Он жаждал утешения и любви.
— Это дитя станет Разрушителем. — Ее звучный голос прогремел под сводами спальни, как колокол. — Многие встретят смерть от его руки. Даже боги не смогут избежать его гнева.
— Тогда убьем его! — и царь кивнул стражнику.
Страж выхватил меч, но жрица остановила его повелительным жестом руки.
— Нет! Убив это дитя, государь, ты покончишь и со своим вторым сыном. Их жизненные силы сплетены воедино. Такова воля богов: ты должен принять его в свой дом и вырастить его.
А младенец продолжал горько плакать, не понимая, что происходит: чего так испугались все вокруг, почему никто не возьмет его на руки и не поднесет к теплой материнской груди.
— Я не стану растить чудовище! — воскликнул царь.
— У тебя нет выбора. — Жрица взяла младенца и протянула его царице. — Государыня, этот ребенок — плоть от твоей плоти. Он твой сын.
Ребенок завопил еще громче и потянулся к матери. Но царица, содрогнувшись, отпрянула и еще крепче прижала к себе второго сына.
— Я не стану кормить
Жрица протянула младенца отцу.
— А ты, государь? Признаешь ли это дитя? Дашь ли ему имя?
— Никогда. Это не мой сын.
С глубоким вздохом жрица подняла ребенка и показала его всем собравшимся. Она держала младенца, как куклу, — холодно и бездушно, и не было в ее прикосновении ни сострадания, ни любви.
