Все материнское, еще не растраченное тепло отдавала она своему первенцу, Бабалы. А он навещал родительский дом так редко…
Айне, наверно, было бы куда легче, если бы у нее появились внуки. Она бы возилась с ними, ласкала их, и они своим лепетом радовали бы ее душу.
Но Бабалы застрял в холостяках. Это-то больше всего терзало Айну и каждый раз, когда Бабалы приезжал к ним, она, после первых объятий, заводила с ним разговор о женитьбе.
Вот и теперь она обратилась к нему молящим тоном:
— Сынок…
Бабалы сразу догадался, что за этим должно последовать, и поднял руки, как бы сдаваясь:
— Мама, не продолжай. Я все понял. Не волнуйся, все будет в полном порядке.
— У тебя есть невеста на примете? — обрадовалась Айна.
— Хм… Есть, мама, есть.
— И мне еще посчастливится баюкать в колыбели внуков?
— Ах, мама, как же я могу лишить тебя такого счастья?
Айна воззрилась на сына с некоторым недоверием:
— Когда же ты думаешь жениться?
— Скоро, мама, скоро.
— А как скоро? Может, ты приехал, чтобы пригласить нас на свадьбу?
— Пока — не за этим. Но не беспокойся, будет и свадьба.
— Когда?!
В голосе Айны звучали требовательные, почти прокурорские нотки. Бабалы отвел глаза в сторону:
— Всему свое время, мама. Не спеши запихнуть обе мои ноги в одно голенище. Потерпи немного.
— Ох, сынок, я уже столько терпела! Доколе же нам с твоим отцом прозябать в одиночестве, точить друг о друга наши языки?..
— Хм… Ну, до осени-то ты можешь подождать?
— До осени?.. Так долго?!
Бабалы и самому вдруг показалось, что осень — где-то далеко-далеко, и эту минуту отделяет от нее бесконечное пространство. Да и почему он так уверенно назвал, как крайний срок своей женитьбы, именно осень? Еще неизвестно, быть ли вообще свадебному тою… Это ведь еще вилами на воде писано, Аджап так ничего определенного ему и не сказала. Пока их ждет долгая разлука.
Упустил он из рук птицу счастья… Не воспользовался перед отъездом последней возможностью поставить все точки над «и». Не зря ведь говорится: куй железо, пока горячо. Лови на лету горячую минуту, иначе она проскользнет меж пальцами, как ртуть. Если хозяйка-растереха пришлепнет тесто для лепешек к остывшему тамдыру*, оно упадет в золу…
Мало ли что может произойти меж весной и осенью…
А во взгляде Айны, устремленном на Бабалы, сквозило нетерпение. Она, конечно, понимала, что жениться — это не орех разгрызть. Тутовник созревает в свое время… Но ей так хотелось, чтобы сын наконец перестал жить бобылем!..
Увидев, как он нахмурился, она встревоженно спросила:
— Что с тобой, сынок?.. Устал, поди, с дороги-то?
— Да нет, мама, уставать пока когда.
— Что же ты вдруг затуманился?
— Так, мама…
Айна, прищурясь, как Артык, кинула на сына проницательный взор:
— Уж не морочишь ли ты мне голову со своей женитьбой?
Бабалы даже вздрогнул:
— Что ты, мама! Я надеюсь…
— Только надеешься?
— Я очень хочу, чтобы свадьба была! Не меньше тебя хочу, поверь, мама. Честное слово, я готов хоть сегодня ее сыграть, Но не только от меня это зависит. Надо дождаться, пока закончится учебный год.
— Твоя невеста учится? Где, сынок?
— Потом, мама, потом все узнаешь! Гляди-ка, кто-то идет к нам!
Начали появляться гости.
Неизвестно, каким образом жители поселка узнали о приезде Бабалы, сына Артыка, только скоро он уже не успевал отвечать на приветствия.
Во дворе царило праздничное оживление.
Бабалы достал из чемодана конфеты, предусмотрительно захваченные из города, и Айна раздавала их ребятишкам, слетевшимся со всех сторон. В углу двора под огромным казаном пылал огонь. Артык уже успел скрутить ноги жирному барашку — тот смирно, покорно дожидался своего смертного часа.
Солнце высоко стояло в безоблачном небе. Лучи его, пробиваясь сквозь молодую листву деревьев, пятнали землю, словно рассыпая по ней золотые монеты. Птицы заливались вовсю — будто певцы на празднике.
Вскоре гости уже сидели на коврах, вокруг сачака *, в самой просторной комнате, прихлебывая чай, вели степенную, неторопливую беседу. Каждый устроился, как ему было удобней: кто сидел, поджав под себя ноги, кто полулежал, подложив под локоть подушку.
Порядки в доме у Артыка были аульные.
Сам он немало лет прожил в Ашхабаде, но так и не мог привыкнуть к городскому застолью. Когда его сажали на стул, еда не шла ему в горло. То ли дело трапезничать, свободно развалившись на ковре или кошме, чувствуя под локтем мягкую подушку!
Его порой упрекали: как же, мол, так, человек вы передовой, а держитесь за старые обычаи, пренебрегаете культурой. Артык только посмеивался: «Неужто вся ваша культура — лишь в столах, стульях да в вилке с ножом? А мне вот приятней есть плов из собственной ладони, от нее не отдает железом, как от ваших вилок да ложек. Родители мои так ели, и я с детства приучен, а перевоспитывать меня поздно, горбатого, говорят, лишь могила исправит. А если вам нравится вилками пользоваться — пользуйтесь на здоровье, удобно на стульях сидеть — сидите, никто слова худого не скажет. Пусть уж каждый живет, как привык. Культура-то наша не в том проявляется, как мы сидим, спим, пьем, а в вещах более важных: в нашем отношении к другим людям, к работе, к делу, порученному народам…»
Когда Артык приезжал в город к сыну, тот принимал его по-аульному, расстилал сачак на полу и сам вместе с отцом усаживался на ковре. Ему было все равно, как и где сидеть: на ковре или на стуле. Ведь большую часть времени он проводил не дома, а в аулах, в пустыне, в поле…
Тархан, не знавший этого, а может, просто желая проявить вежливость, предложил:
— Бабалы, если тебе неудобно, я могу стул принести.
Бабалы рассмеялся:
— Уволь, братец!.. Что ж это я один-то буду на стуле восседать да на всех сверху вниз поглядывать!.. Да ты не беспокойся, хоть я и городской житель, но вы-рос-то в ауле.
Артык, разговаривая с гостями, попивая горячий чай, время от времени вопросительно посматривал на сына. Еще во дворе, увидев, что «газик» завален домашним скарбом, он смекнул, что сын приехал не только повидаться с ним И Айной, а собрался, судя по всему, куда-то переселяться из города.
Он ждал, что Бабалы сам ему все. расскажет, но тот помалкивал, и Артык, не вытерпев, обратился! к нему с вопросом, вертевшимся у него на языке:
— Далеко ли путь держишь, сынок?
— Почему ты так решил, отец?
— Гляжу, машину нагрузил больно солидно. Уж не надумал ли осесть в родных местах?
Бабалы знал, как нетерпелив и любопытен отец, и ему захотелось немножко помучить старика. В этой семье все любили шутку и пользовались каждым случаем, чтобы раззадорить друг друга.
Удивленно подняв брови, он сказал:
— Ты что, отец, на работу торопишься? Посидел бы еще с нами.
— Я пока не собираюсь никуда уходить.
