— Сынок, я в бога верю, но он тут ни при чем. Это Артык-ага направил сюда Аннам-джана. А разве я могла отпустить его одного? Мне на минуту-то тяжко с ним разлучиться. Ну, и увязалась, старая, за молодым. Может, подумала, и от меня на стройке будет какая-никакая польза. Вот и трудимся мы с сынком, рук не покладая… Только вроде не идет у него делото. Вместо удачи — беда за бедой…
Аннам, покраснев, кинул на нее предупреждающий взгляд:
— Мама!..
— Что — «мама»? Разве я неправду говорю? Только недавно сидел тут туча тучей…
Криво усмехнувшись, Аннам пошутил:
— Верно говорится: если женщина догадается о твоей беде — нет надобности в глашатаях, и так о ней все прознают.
— Вай! — Бостан-эдже, в порыве суеверного стыда, схватилась за воротник своего платья. — Ты что же это мать позоришь?
В разговор вступил Мухаммед:
— Бостан-эдже, вы за Аннама не очень-то переживайте. Он на свои неудачи сквозь черные очки смотрит. А на самом деле не так уж все страшно. Поноют у парня руки, погудят ноги, поломит спину от работы — глядишь, и станет настоящим мужчиной. Поверьте, эдже, скоро дела у Аннама пойдут на лад, он в мастерстве-то еще и меня обгонит!
— Дай-то бог, сынок, чтобы сталось по-твоему!..
Поговорка молвит, что чабану — не до тоев. А экскаваторщикам некогда было засиживаться за обедом, с каждой потерянной минутой уменьшался их заработок и, что еще хуже, хоть чуть-чуть, но удлинялись сроки строительства канала.
Потому, отдохнув немного, бригада Мухаммеда торопливо поднялась — словно вспорхнула стая ласточек, в которую угодил камень, пущенный из пращи.
Только Марина, работавшая учетчицей, ненадолго задержалась, чтобы помочь Бостан-эдже убрать посуду.
Аннама, когда он садился за рычаги своего экскаватора, трясло как в лихорадке: он боялся опять что-нибудь напортить. Недаром же говорится, что обжегшись на молоке — дуют на воду. Понимая его состояние, Мухаммед, находившийся рядом, решил подбодрить парня:
— Ты, главное, не поддавайся панике. У страха-то глаза велики, совершишь пустячную промашку, а с испугу она покажется величиной с гору, ну, тут еще больше перепугаешься, да и вправду наломаешь дров. Уверенней держись, братец, уверенней!.. Ежели человек смело и уверенно берется за дело, то каким бы трудным оно ни было, все равно он победит! Смелого, говорят, и пуля боится. Ты послушай, я расскажу тебе про свой первый бой. Уж не помню точно, где тогда наша часть стояла, знаю только, что на берегу Даугавы. Зима была… Прохаживаюсь я это, значит, по скрипучему снежку, вдруг слышу — загрохотал гром, и земля задрожала у меня под ногами. Это наши начали артподготовку. Но я-то этого не понял, в глазах у меня помутилось от страха, упал я в снег и пополз куда-то, то ли вперед, то ли назад. И потом обливаюсь, несмотря на мороз. Ну, спрятался в каком-то укрытии, сжался в комок и только бормочу трясущимися губами: ай, пропал ты, Мухаммед, пропал ни за грош-копейку!.. Хорошо еще, что мы на фашистов наступали, а не они на нас. Не то враг взял бы меня тепленьким..
Если бы Мухаммед молча наблюдал за работой Аннама, тот чувствовал бы себя напряженно и под придирчивым взглядом бригадира мог бы растеряться и допустить какую-нибудь оплошность. Но Мухаммед словно и не замечал, как управляется с рычагами его ученик, он неторопливо рассказывал свою историю:
— Командиром у нас был Бабалы Артык. При случае признался я ему, как перепугался пушечной канонады. Он посмеялся сначала, а потом нахмурился: и это, говорит, сын Сары-ага готов был сдаться живьем в плен врагу? Разве твои предки показывали когда-нибудь затылки подлым захватчикам? Больше не позорь себя, Мухаммед, трусу — каждый вправе плюнуть в лицо. Я лишь вздыхал виновато, а Бабалы ободряюще похлопал меня по груди. Пусть, говорит, сердце твое преисполнится отвагой, в любой ситуации не поддавайся неуверенности и страху, и ты осилишь не одного, а десяток фашистов!.. Как бы ни был враг могуч и грозен — стань перед ним неколебимой скалой! Покажешь себя в следующем же бою храбрецом, так я рад буду назвать тебя братом. Опять струсишь — пеняй на себя. Слушал я своего командира, и щеки у меня горели, как от пощечин. И в то же время твердые его слова служили опорой моему сердцу. С той поры я больше не трусил, не паниковал, а если в разгар боя и закрадывался в душу страх, я просто не обращал на него внимания. Пусть себе там копошится, важно, чтобы он не мешал мне идти вперед. Так я дошел вместе с боевыми моими товарищами до Берлина. Понял меня, Аннам? Главное — не бояться, преодолеть в себе чувство неуверенности. Ты так себе скажи: неужто я, человек, слабее машины, созданной человеческими же руками? И — в атаку! А не заладится что, так черт с ним. Трос у тебя оборвется еще не раз и не два, и ковш может сплющиться, но если ты, справившись со всеми незадачами, вырастешь в первоклассного мастера — так одним этим все расходы окупятся. Вот так-то, братец…
Слушая Мухаммеда, Аннам сосредоточенно, спокойно орудовал рычагами — ему словно передалась уверенность, звучавшая в тоне бригадира. Машина слушалась каждого движения молодого экскаваторщика, ковш равномерно поднимался, опускался, двигался все быстрее и нависал с выбранным грунтом как раз над тем местом, которое и намечал Аннам.
— Видишь, — сказал Мухаммед, — у тебя уже получается Наверно, прежний трос никуда не годился. Действуй в том же духе!
Он ушел, перебросившись шуткой с Сашей, который возился неподалеку с запасными частями к экскаваторам.
Сквозь грохот экскаватора, на котором работал Аннам, до Саши донеслась веселая песня. Он прислушался: это напевал Аннам, вплетая свой голос в мощный, уверенный рев машины. Радуясь за товарища, Саша крикнул:
— Эй, Аннам! Как настроение?
— Как сахарный тростник! — громко откликнулся Аннам.
— Может, отдохнешь чуток, а я за тебя поработаю?
— Нет, брат, я только-только во вкус вошел! Пусть мой экскаватор узнает — кто такой Аннам и на что он способен! Пусть он и мне, как Мухаммеду, отвешивает глубокие поклоны!
— Все от тебя зависит, Аннам!
В эту минуту раздался скрежещущий треск, экскаватор вздрогнул, словно его подбросило землетрясением, и тут же затих, замер. Ковш, наполненный грунтом, покачивался в вышине, как детская колыбель.
Из кабины на землю спрыгнул Аннам. Лицо у него от страха было потное и бледное…
Глава пятнадцатая
ЗАБАВЫ КАРАКУМОВ
менив утреннюю прохладу, на пустыню пал нестерпимый нарастающий зной.
Солнце поднималось все выше, а казалось, оно все больше приникало к земле.
Два резвых «газика» пробирались по пескам юго-восточной части Каракумов. В задней машине находился Николай Осипович Ханин с молодым сотрудником, в передней — Новченко и Бабалы Артык. Сергей Герасимович сидел рядом с шофером.
Пока машины не заехали в глубь пустыни, Бабалы обратился к Новченко.
— Сергей Герасимович, путь нам предстоит дальний. Что, если мы завернем в Рахмет да перекусим там?
Новченко всем корпусом повернулся к Бабалы. Из-под его парусиновой толстовки, казалось, незнакомой с утюгом, виднелась бледно-голубая рубашка, чуть перекошенная цветастым галстуком, который съехал набок. Сняв пропыленную соломенную шляпу, Новченко вытер платком пот, ручьями струившийся по лицу. Серые глаза его смотрели чуть устало и упрямо.
