Наверно, потеряла — если ей не хочется, чтобы Аннам отпустил ее локоть, если так нравится идти с ним по пустыне, чувствуя тепло его сердца, переливающееся и в нее… И чего это она к походке его придралась? Совсем она не неуклюжая, а свободная, уверенная, не то что у какого-нибудь городского хлюпика, который угодливо подпрыгивал бы возле, приспосабливаясь к ее походке.
Думая так, Марина сама уже старалась идти с Аннамом в ногу.
Луна еще не взошла, и потому звезды на небе светили крупно, ярко. Казалось, они так близко от Марины, что стоит протянуть руку — и коснешься одной из них.
В Белоруссии ночное небо не было таким красивым. А может, она просто не замечала его красоты…
Они шли по направлению к бригадному стану, и все явственней слышался лязг и скрежет экскаватора. Аннаму эти звуки только ласкали слух, он думал, мысленно обращаясь к своему экскаватору: «Спасибо тебе за все, это ведь благодаря тебе я человеком сделался, это ты приближаешь счастливое время для моего народа, день, когда по каналу пойдет вода, и если бы я не решился взяться за свои рычаги, то и Марины не встретил бы! Рычи, дорогой, реви на всю пустыню — как лев!»
На стане никого не было: экскаваторщики работали, а Бостан-эдже сидела в вагончике и при свете керосиновой лампы занималась пряжей.
Аннам и Марина присели на топчан, некоторое время молчали, потом Аннам сказал:
— Взгляни на небо, Марал-джан. Видишь Млечный Путь?
Марина кивнула:
— Вижу. Красота какая…
— А на что он, по-твоему, похож?
— Ну… на светлую дорогу, проложенную в темном небе.
— Дорогой-то его уже назвали. Млечный Путь. У нас еще говорят: дорога белой верблюдицы. А я бы уподобил его каналу, который скоро перережет Каракумы!
— Ты стихи, случаем, не пишешь, Аннам?
— Нет. А что?
— Хороший образ придумал…
Марина зябко повела плечами, и Аннам забеспокоился:
— Замерзла? К ночи-то и правда теперь холодает.
На Марине было легкое платье, совсем не защищавшее ее от ночной прохлады, она плотней прижалась к Аннаму, но в ответ на его вопрос отрицательно покачала головой:
— Мне не холодна
Он потрогал ее руки:
— Ты уж в сосульку превратилась!
— Говорю: не холодно!
Аннам поднялся, направился к вагончику.
— Ты куда, Аннам?
— Хочу воды тебе принести. У тебя, наверно, от жары во рту пересохло.
Марина весело откликнулась на его шутку:
— Только набери ледяной, теплой мне не надо!
Аннам вернулся с шерстяной красной кофтой Марины, заботливо закутал в нее девушку. От кофты веяло тонким ароматом духов. Вдыхая его, Аннам даже глаза прикрыл…
Марина благодарно сказала:
— Спасибо, Аннам.
Он сел рядом, повернувшись к ней всем корпусом:
— У вас в Белоруссии, наверно, куда холодней?
— Там земля полгода белая, полгода зеленая.
Аннам вопросительно посмотрел на нее, и она пояснила:
— Зима у нас длится чуть ли не полгода. И вся земля под снежным одеялом. А сойдет снег, и начинают зеленеть поля, лес… Лес за нашим селом густой-густой.
— Я леса-то и в глаза не видел. Наверно, и воды у вас много?
— Наше село раскинулось по обеим сторонам речки, небольшой, но быстрой.
— И пыли у вас нет?
— Только снежная. Как зимой заметет поземка…
— А весной и осенью у вас, наверно, красиво?!
— И летом! Как войдешь в лес да вдохнешь теплый запах сосны — сразу сил прибавляется. — Марина схватила Аннама за руки. — Слушай, Аннам, поедем к нам в будущем году, а? Проведем отпуск в нашем селе…
Аннам с сожалением вздохнул:
— Не выйдет, Марал-джан.
— Почему?
— Артык-ага сказал мне: отдыхать будешь тогда, когда я напою своего Мелегуша водой Амударьи.
— Мелегуш — это лошадь?
— Любимый конь Артыка-ага.
— Аннам, отпуск тебе все равно должны дать, А то попроси у Бабалы Артыковича командировку. В Белоруссию!
— Зачем же это он меня туда пошлет?
— За машинами. Ведь многие механизмы присылают на канал из Гомеля. А мое село неподалеку оттуда.
— Эх, если бы можно было все твое село перенести в Теджен! С полями, рекой, лесом… и прокурором!
— Не боишься прокурора?
— Когда ты со мной, мне не страшен и дракон.
— А если прокурор скажет: ты чего это привязался к моей дочери?
— Тогда я отвечу: тебе она дочь, мне — невеста,
Марина вскочила с места:
— И ты… как ты посмел!
Аннам опустил голову:
— Прости, Марал-джан. Я пошутил…
— Ах, пошутил! — еще больше рассердилась Марина. — Для тебя это шуточки? Для тебя я девчонка, над которой можно и посмеяться?
Аннам не понимал, с чего она так вскинулась. Пробормотал потерянно:
— Марал-джан… Я же люблю тебя…
Он и сам не заметил, как вырвались у него эти слова. Марина, притихнув, смотрела на него во все глаза, а лицо ее медленно заливалось краской.
Ни слова не говоря, она повернулась и, закрыв пылающие щеки ладонями, бросилась к вагончику.
Аннам глядел ей вслед в полной растерянности и недоумении. Что это с ней? Сперва накричала на него, потом убежала.
Он начал сердиться. Он ведь ей в любви признался. А она… Нет, не по нему эти девичьи фокусы. Как к ней подступиться, если она, словно мак, меняет свою окраску при каждом дуновении ветерка?.. Ох, трудно с ней…
Аннам поднялся и, понурясь, тяжелой походкой направился к своему экскаватору.
Он не слышал, как Марина, выскочившая из вагончика, звала его:
— Аннам!… Постой, Аннам!…
