Через Кашгар они могут дойти до самого Ташкента. Так вот скажите, если сюда вторгнутся англичане, кому вы протянете руку: нам или союзникам?
Нияз-бек не особенно удивился тому, что Хамид-беку так хорошо известны военные планы союзников. Хамид-бек в его глазах был человеком дипломатической службы, которому должно быть известно все. Но вместе с тем он подумал, что и ему самому в этом разговоре надо быть дипломатом, и продолжал отвечать так же уклончиво:
— Хамид-бек, я вам уже говорил: если вы располагаете такой силой, что можете оказать нам военную помощь, то и мы протянем вам руку, если же нет... В таком случае не лучше ли будет протянуть руку русским и постараться вместе с ними восстановить прежний строй? «Лучше драться с врагом, которого знаешь», — так говорит наша пословица...
Когда закончилась эта беседа, Хамид-бек, несмотря на неопределенность ответов Нияз-бека, мог быть доволен: он все же узнал об отношении туркменских автономистов к англичанам и туркам. В конечном счете, как стало ему ясно из слов Нияз-бека, решает сила. Почти неделю прожил он в доме Нияз-бека в качестве почетного гостя и это время употребил на то, чтобы разведать настроения близко стоящих к нему людей. Ничего невероятного не было бы и в том, если бы оказалось, что Хамид-бек, облачившись в другую одежду и говоря на русском языке, обошел бы главные учреждения города. Может быть, он имел беседу и с эсерами, занимавшими руководящие посты в областном совете, может быть, заложил в Ашхабаде базу какого-нибудь правительства. Кто знает? Нияз-бек этого не знал и едва ли мог подозревать подобное. Он считал Хамид-бека и в самом деле посланцем Нури-паши.
А сам Хамид-бек прекрасно разгадал Нияз-бека: член «национального комитета», один из организаторов «Кокандской автономии», враг советской власти, Нияз-бек служил той стране, за представителя которой выдавал себя Хамид-бек. Поэтому Хамид-бек не счел нужным раскрывать свое настоящее лицо. Он разведал намерения Нияз-бека и понял, что эти намерения идут вразрез с планами англичан.
В «национальный комитет» Артык пришел, когда там шло какое-то совещание. Большая, по- европейски обставленная комната, в которой он очутился, была полна народу.
Артык не понимал, куда он попал. Он обвел взглядом присутствующих и, за исключением Нияз-бека, не узнал никого. Но внешность людей говорила сама за себя. Вот бритоголовый и безбородый, с крючковатым носом бек, похожий на грифа-стервятника; рядом — толстый купец, с плоским носом на мясистом лице и глубоко сидящими маленькими глазами; дальше — похожий на Халназара бай — лысый и с бородой до пояса... А вот кто-то внешностью совсем отличный от всех, в военном мундире и галифе, поверх которых выпущен длинный шнур револьвера. Подбоченившись и подкручивая черные густые усы, он важно прохаживался, качаясь под тяжестью своего огромного и круглого, как котел, живота. Он грозно хмурился, но его важный, надменный вид вызывал у Артыка не страх, а насмешливую улыбку. Артык еще не знал, что это председатель национального мусульманского комитета, полковник царской службы Ораз-Сердар. Он понял только, что этот полковник-мусульманин мнит себя главным среди всех этих надменных и далеких от народа людей, и подумал: «Ну, если они — наша опора, то горе нам!»
На совещании речь шла о взаимоотношениях «национального комитета» с Ашхабадским советом. Спорили о том, согласится ли совет включить в свой состав членов «национального комитета», признать комитет полномочным органом туркменского народа и поровну разделить имеющиеся в городе оружие и боеприпасы. Особенно горячие споры вызвал вопрос — ответит ли совет в двухдневный срок на ультимативное требование комитета.
«Что же это за сила? — думал, слушая споры, Артык. — Да они еще и сами на ноги не встали...»
Какой-то толстый бек с пеной у рта доказывал необходимость применения решительных мер.
— Я не понимаю, — говорил он, багровея не то от натуги, не то от возмущения, — какой же политики придерживается «национальный комитет»? Раз мы потребовали, так надо добиваться исполнения наших требований! Не дадут удовлетворительного ответа — перевернуть весь город! Ведь не совет, а мы являемся подлинной властью! Если комитет и дальше будет так нерешителен в вопросах политики, меня в комитете не будет! Клянусь аллахом, я уйду из такого комитета!
Этот бек, должно быть, считал здесь главным себя и полагал, что если он выйдет из комитета, комитет развалится. Но он, по-видимому, сильно преувеличивал свое значение в комитете. Нияз-бек посмотрел на него и усмехнулся. Затем тихо, но достаточно внятно, чтобы слышал Артык, сказал:
— Ну и проваливай отсюда! Кто тебя звал? Прижали вас, вот вы и лезете сюда, чтобы хоть чем- нибудь поживиться.
Зачитанное Нияз-беком письмо Эзиза было встречено довольно холодно. При обсуждении его снова начались споры. Одни предлагали направить в Теджен две сотни джигитов и рассеять красногвардейский от-ряд. Другие возражали: «А чем Эзиз лучше Куллы-хана? Дайте ему только немного укрепиться, и он вы- ступит против нас». Некоторые советовали послать в Теджен полковника Ораза и Нияз-бека для примирения противников. А было немало и таких, которые совершенно безучастно относились к обсуждаемому вопросу. В конце концов большинство сошлось на том, чтобы поручить Ораз-Сердару и Нияз-беку выехать и Теджен и на месте ознакомиться с положением, а окончательное решение принять позднее.
Заговорили об общей обстановке, создавшейся в Средней Азии. Нияз-бек, не раскрывая всего того, что он узнал от Хамид-бека, вскользь упомянул о повышенном интересе, который начинают проявлять к положению в Закаспийской области англичане, немцы и турки. Кто-то заметил, что немцы могут сильно навредить англичанам, если как следует используют турецкую армию.
— Это верно, клянусь аллахом! — тотчас же подхватил толстый бек. — По-моему, англичане не устоят против турок. Пусть сказанное мною останется в этих стенах, — но я уже беседовал об этом с одним турецким офицером...
Нияз-бек понял, что его гость не терял даром времени в Ашхабаде.
Ораз-Сердар сообщил некоторые новости, которые только что стали ему известны:
— Казачье командование в Иране подчинилось английской военной миссии. Двадцать казачьих офицеров по поручению англичан уже выехали в Кумбет-кабуз, Ходжанепес, Хиву и Бухару. Русские, вероятно, не смогут сейчас выступить против турок и немцев на Кавказе и в Туркестане, но англичане обязательно выступят. На нашей земле может произойти кровопролитное сражение между большими державами, — сделал он вывод.
Но и это не произвело большого впечатления на присутствующих. По-прежнему вздорны и мелочны были выступления, словно речь шла не о смертельной угрозе родному краю. В речах выступавших было много пустого бахвальства и заносчивости, но каждый из них в сущности оставался глубоко равнодушен ко всему, кроме собственного кармана, и в любую минуту готов был встать и уйти из этой комнаты, как из надоевшей чайханы.
Артык уже раскаивался в том, что пришел на это заседание. «Зачем я здесь? — размышлял он.
В тяжелом настроении ушел Артык из «национального комитета», так и не сумев до конца выяснить его отношение к тедженским делам. В течение совещания он ни разу не попросил слова. Он чувствовал, что никакие, самые горячие речи не тронут этих корыстных людей с прожженной совестью. К тому же сомнение уже закралось в душу: он готов быть верным нукером народного вождя, но почему он должен способствовать проискам честолюбивого хана?..
Глава девятнадцатая
В тот самый час, когда Артык шагал к вокзалу, Иван Тимофеевич Чернышов заканчивал свою речь в Ашхабадском совете. Нелегко было ему выступать перед людьми, большинство которых относилось враждебно к нему и ко всему, что он говорил. Трудность его положения усугублялась еще тем, что
