— Если мы хотим отвоевать свою независимость, — продолжал Эзиз, словно не слыша слов Артыка, — мы не имеем права бросать оружие...
«Да, — подумал Артык, — я теперь хорошо знаю, что нельзя бросать оружия. Но для свободы и независимости нашего народа, пожалуй, лучше всего направить это оружие против тебя...»
Кельхан как бы подвел итог разговору:
— Эзиз-хан, пока что ни Артык и никто из нас не собирается бросать оружие. Но ты не забывай, в чьих руках это оружие и для чего оно служит.
Глаза Эзиза и Артыка на мгновение встретились. Взгляд Эзиза говорил: «Ну, ладно! Придет время, я рассчитаюсь с тобой!» Глаза Артыка отвечали: «Птицу, пойманную тобой, я еще раньше общипал. Не думай, что Артык будет застигнут врасплох!..»
Глава третья
В Закаспии наступили смутные дни.
Захватив власть в Ашхабаде, белогвардейцы двинулись по линии Закаспийской железной дороги на восток и на запад. Вскоре им удалось занять Красноводск. Здесь так же, как в Кизыл-Арвате и Ашхабаде, начались повальные аресты и убийства сторонников советской власти. Зверски расправлялись белогвардейцы с большевиками и рабочими, примыкавшими к большевикам. Тюрьмы были переполнены.
Вся человеческая нечисть собралась сюда для этого черного дела: записные провокаторы, эсеры, меньшевики, офицеры, лакействовавшие перед англичанами. Туркменские националисты во главе с царскими полковниками Ораз-Сердаром и Нияз-беком стремились поднять аулы на поддержку белогвардейской власти. Баи и муллы привезли в Ашхабад до восьмисот человек мусульман, среди них — немало обманутых дейхан. Несколько сот их было двинуто эшелонами в сторону Мары. К двадцать первому июля вся Закаспийская область была в руках белых. Держалась лишь крепость Кушка, гарнизоном которой командовал храбрый патриот генерал Востросаблин, да на подступах к Чарджоу, в районе Мары, вели бои с белогвардейцами отряды революционных рабочих.
Получив известие об ашхабадском мятеже, ЦИК и Совнарком Туркестанской республики направили в За-каспий специальную делегацию во главе с народным комиссаром труда Полторацким.
Делегация останавливалась в каждом городе. Полторацкий выступал на митингах, всюду призывая к защите советской власти, присматривался к людям, узнавал о настроениях широких народных масс. В Кагане его выступление на митинге было сорвано местными эсерами. Делегации с трудом удалось вырваться оттуда, едва избежав ареста. Но Полторацкий был не из пугливых. В социал-демократическую партию он вступил еще до тысяча девятьсот пятого года, принимал деятельное участие в революционной борьбе рабочих Баку. Вырос он в бедной семье, обучение проходил в типографии и был наборщиком вплоть до того дня, когда рабочие Бухары послали его своим делегатом в Петроград на Первый Всероссийский съезд Советов. Здесь он без колебаний примкнул к большевикам, а позднее, в Ташкенте, с оружием в руках бился с контрреволюционерами за установление власти Советов. Потом стал редактором первого официального органа советской власти в Ташкенте «Советский Туркестан» и в последнее время был назначен ТуркЦИКом на пост народного комиссара труда. В самую гущу контрреволюционного мятежа он ехал со спокойным сознанием того, что дело, которое он защищает, — бессмертно, что великие социалистические идеи Октябрьской революции восторжествуют повсюду.
В Чарджоу рабочие, собравшись на вокзале, тепло встретили народного комиссара. Но в Мары на вокзал пришло только несколько большевиков — членов городского совета. В числе встречавших Полторацкого был и Иван Тимофеевич Чернышов со своими красногвардейцами.
Чернышов с нетерпением ожидал приезда Полторацкого. Прибыв в Мары, Иван Тимофеевич увидел здесь не то, что ему хотелось: руководители совета растерялись и явно были неспособны мобилизовать силы для подавления контрреволюции. Город был переполнен подозрительными людьми, которые вели провокационную агитацию среди населения. Многие члены совета, эсеры и меньшевики, получив телеграмму Фунтикова, и не думали ни о каком сопротивлении белогвардейским отрядам, уже начавшим движение на восток со стороны Ашхабада, а, наоборот, готовились торжественно встречать белые войска. Чернышов со своим небольшим отрядом почувствовал себя во вражеском окружении и вряд ли остался бы в Мары, если бы на другой день не встретился на улице с Алешей Тыжденко.
Алеша обрадовался Чернышову, как родному отцу. Приехав в Мары с отрядом красногвардейцев еще до ашхабадского мятежа, чтобы помочь совету ликвидировать очаги контрреволюции, он застрял здесь и теперь тоже не знал, что ему делать: готовиться ли к бою на подступах к Мары, имея за своей спиной враждебные силы в городе, или отступить на восток, в сторону Байрам-Али. А положение в районе было очень серьезным. Тыжденко рассказал о начавшемся брожении в аулах, где появились агенты «национального комитета» и вместе с баями и духовенством вели враждебную агитацию.
Рядом с Алешей стоял пожилой туркмен с черной бородой и большими черными глазами. Чернышеву с первого взгляда понравилась свободная, гордая его осанка. Алеша, знакомя их, сказал, что Карагез-ишан — так звали туркмена, — член Марыйского совета, в народе пользуется большим уважением, а в совете держится большевистской линии.
Втроем, взяв с собой сопровождавших их красногвардейцев, они вошли в здание совета. В кабинете председателя, наполненном махорочным дымом, шло беспорядочное заседание. Почти никто не слушал председателя, говорившего о необходимости защищать советскую власть; некоторые прерывали его речь ехидными замечаниями. Особенно разошелся какой-то лысый горбун с выпуклым лбом и впалыми глазами. Охрипшим голосом он кричал громче всех:
— Мы не против Советов, мы против тех, кто узурпирует власть Советов! Поэтому мы советы перестроим немного... И ашхабадцев мы встретим не со штыками, а со знаменами!..
Иван Тимофеевич не стерпел. Здесь, в совете, открыто вели контрреволюционные речи! Он гневно крикнул, перебив горбуна:
— Врешь! Я не знаю, в какой ты партии, но таких, как ты, контрреволюционных гадов надо выбрасывать вон из советов!
Горбун скрюченными пальцами ударил себя в грудь:
— Я — эсер и горжусь тем, что принадлежу к партии последовательных революционеров!
— Будь покоен, с этой гордостью ты недолго продержишься! Начавшаяся у нас гражданская война, как она ни тяжела, все же позволит нам освободиться от подобных двуличных врагов. Сейчас не время для пустой болтовни. Надо готовиться встретить белых. Не со знаменами, как вопит этот прохвост, а с оружием!..
Горбун закричал:
— Я не знаю тебя и знать не хочу!
— Не хочешь, а узнаешь! — Иван Тимофеевич обернулся к Алеше и громко сказал: — Комиссар, надо бы представиться этому господину!
Алеша открыл дверь и, когда в кабинет вошли Мавы и два красногвардейца с винтовками, официальным тоном обратился к горбатому эсеру:
— Именем Туркестанской Советской Социалистической Республики... — И, не выдержав, крикнул: — Вон, гад, отсюда!
Чернышов обвел глазами кабинет:
— Еще кто хочет встречать белых со знаменами? Никто не произнес ни слова.
Когда Полторацкий выезжал из Ташкента, он надеялся, что ему удастся уладить все мирным путем. Лишь, в Мары, побеседовав с председателем Тедженского и Марыйского советов, с обоими комиссарами Красной гвардии — Тыдженко и местным, он понял, что положение в Закаспии гораздо серьезнее, чем он предполагал. На улицах города шла открытая агитация, против Советов. Правда, митинг на площади, на котором выступил Полторацкий, прошел без всяких инцидентов, может быть потому, что на нем присутствовали вооруженные красногвардейцы. Но едва начало темнеть, как на окраинах города белогвардейцы открыли стрельбу по красногвардейским патрулям. Железнодорожный диспетчер получил
