собаки.
В дороге каждый думал только о себе. Среди путников лишь немногие покачивались в удобных, устланных коврами верблюжьих седлах. Коня или осла под седлом имел тоже не всякий. Большинство людей, нагрузив свои пожитки на осла, корову или вола, шли пешком, босоногие, с непокрытой головой, ведя за руку оборванных ребятишек; самых маленьких тащили на спине.
Густая пыль, поднятая людьми и животными, стояла в душном, неподвижном воздухе. По усталым, запыленным лицам градом катился пот. Женщины, сняв накидки с борыков, откинув яшмаки, шли простоволосые. Ноги были разбиты в кровь. Дети бежали рядом со взрослыми, спотыкались и падали; размахивая ручонками, тянули жалобно:
— Отец, я устал!
— Пи-ить!
— Ой-ой, ноженьки больно!
— Мама, ма-ам, хлеба!..
В пыльной мгле глухо звучали плачущие детские голоса.
Люди, изнемогая от усталости, шли с единственной мыслью — поскорее, подальше уйти от аула. Их гнал страх...
Повстанцы, двигавшиеся на город плотной массой, рассеялись и возвращались домой поодиночке.
Злой, весь в пыли, Гандым, бросил у двери своего шалаша топор и пустой чувал. В час смертельной опасности у него вдруг пропало желание ворваться в город, зарубить первого лавочника и набить свой чувал богатой добычей. Сейчас он думал только о зарытой в земле пшенице. Но беспокоиться пока было не о чем. Халназар-бай еще не вернулся из города. Его сыновья, нагрузив верблюдов дорогими вещами, отправили их в пески и сами готовились бежать, как только вернется отец. Гандым закрыл свой шалаш и вместе с женою и дочкой двинулся прочь из аула.
Готовилось к бегству и семейство Мереда. Айна, как и все, была в смертельной тревоге, но не за себя, а за Артыка. Она думала только о нем, ждала только его. Вернулся Гандым, пришел Ашир, добрался домой даже тяжелораненый усатый дейханин, всегда так горячо вступавший в споры на сходках; вернулось немало других, ушедших с Артыком. Но почему же нет никаких вестей об Артыке? Может, пробила ему грудь баярская пуля? Или схватили его солдаты полковника? Или же, стыдясь вернуться в родной аул, умчался он на лихом скакуне в чужую сторону?
Мысли были жгучи, они пугали Айну. Укладывая вещи в красный чувал, она думала об Артыке, роняя горькие слезы:
Выехав за город, Халназар во весь дух гнал своего иноходца. От быстрой езды его седая длинная борода летела помелом над плечами. Он радовался тому, что вырвался из неволи, и жаждал поскорее добраться до своего аула, узнать, что случилось с семьей. По грохоту ночной пальбы ему казалось, что среди повстанцев никого не осталось в живых. В аулах по пути на кибитках белели флаги, сделанные из старых рубашек, но жителей не было.
Вдруг он увидел перед собой беспорядочные толпы людей, двигавшихся в густом облаке пыли. Он обогнал их и, загораживая путь конем, угрожающе поднял плеть:
— Эх, негодяи! Куда вы бежите? Где вы спасетесь? Нет такого места!.. Ну, поворачивайте назад!
Истомленные люди с потрескавшимися губами и гноящимися от пыли глазами испуганно смотрели в злое, жирное лицо разъяренного бая. А Халназар кричал на них:
— Обманутые разбойниками разбойники! От какого ума вздумали вы восставать против царской власти? Кто пошел нападать на город, уже получил по заслугам,— мало кто остался в живых. Вы хотите того же? Хотите, чтобы пушки царя сровняли ваши кибитки с землей?.. Ну, не стойте, разинув рты, сейчас же возвращайтесь в аул!
Беженцы покорно повернули назад.
Халназар всю дорогу видел белые флаги, всюду останавливал и возвращал обратно толпы бегущих людей и только к полудню добрался до своего аула.
У своих кибиток Халназар тяжело спрыгнул с иноходца и оглянулся вокруг. Прежде всего он заметил отсутствие Мелекуша. Сначала подумал: «Может быть, сыновья увели в пески?» Но когда навстречу ему высыпало из кибиток все семейство, сердце его почуяло недоброе, и он, не отвечая на приветствия, угрюмо спросил:
— А где Мелекуш?
Сыновья молча потупились. Когда же он, разъяренный, повторил свой вопрос, Садап-бай, плача, ответила:
— Артык увел.
Глаза Халназара, казалось, готовы были выскочить из орбит.
— А у вас что же — руки были связаны, что вы отдали такое сокровище худородному? Семь поколений предков Артыка не касались ногою такого коня!
Старший сын с безразличным видом слушал отца. Тот, что был моложе Баллы, поспешил заявить:
— Меня не было дома.
— Ах, свинья! — выругался Халназар. — А что сталось с теми, кто был здесь? Да разве можно было отдать такого коня, не пролив крови!
Садап, плача, стала уговаривать Халназара:
— Отец, ведь пришли сюда люди, которые ртом не касались еды, руками — скотины. Как было не отдать! Они убьют, но возьмут.
Халназар безнадежно махнул рукой:
— Эх, дармоеды! Нельзя было одному-другому вспороть живот?
Баллы, стоявший все время потупившись, вдруг засопел носом и негромко проговорил:
— Я хотел убить Артыка, но женщины принесли седло и сбрую и отдали ему.
Мехинли, не сдержавшись, ахнула:
— Поглядите, как он обманывает отца! А кто ревел на весь аул? — и, встретив грозный взгляд бая, остолбенела от испуга.
Но Садап-бай поспешила вступиться за сына:
— Э, отец, ты б видел! Мальчика чуть не убили. Мы не в силах были выдержать его крика. От этих негодяев можно было всего ожидать. Хорошо еще, что так отделались.
Гнев Халназара рвался наружу,. Какой-то худородный Артык нанес ему оскорбление, которое смывается только кровью. Услышав, что его сына избивали плетью, бай даже пошатнулся и, вероятно, разразился бы бранью, но в это время неизвестно откуда появился Мавы. Как нежный сын, он потянулся к Халназару:
— Здравствуй, отец!
Халназар окинул его свирепым взглядом. Если б можно было, он пнул бы его ногой. Но впереди была отправка людей на тыловые работы, и только этот несчастный мог избавить семью от тяжелого
