приняли за идиота, – а когда ответа не последовало, продолжил: – Хочешь вести себя, как кретинка, – позвони сама». «Хорошо, – ее голос попытался звучать жестко. – Тогда освободи мне линию». «Да на раз! – ответил таксист и отключился. – Теперь она десять часов будет дозваниваться по «горячей линии», пока не проверит». Он усмехнулся коротким, каким-то пьяным смешком. «Вот никого не слушается!» – Его взгляд искал за стеклом, кому побибикать. Но улицы были почти пустынными. «Ты уж поверь мне, – сказал он, – лучше молодая уродина, чем старая красавица. Это я тебе по опыту говорю. Молодая, пусть даже уродина, – у нее кожа еще тугая, груди торчком, у ее тела есть такой запах, знаешь, – запах молодости. Я тебе говорю: в мире есть много прекрасных вещей, но тело пятнадцати-шестнадцатилетней…» Он попытался насвистеть песню, которую передавали по радио, и после двух тактов зазвонил мобильный. «Это она, – улыбнулся он мне и снова подмигнул. – Рона, дорогая, – он наклонился к мобильнику, точно радиоведущий, заигрывающий со слушательницей, – как твои дела?» «Нормально, – ответила женщина счастливым голосом, пытаясь звучать сдержанно. – Я просто звоню сообщить тебе: они сказали, что с ним все в порядке». «Ответь мне, – засмеялся водитель, – и для этого ты звонишь? Дуреха, я же тебе объяснил пятнадцать минут назад, что с ним все в порядке!» «Это правда, – вздохнула она, – но теперь мне поспокойнее». «На здоровье!» – попытался съязвить он. «Ладно, пойду спать. Я ужасно устала». «Самых добрых снов! – таксист положил палец на кнопку отключения. – И в следующий раз слушайся меня, хорошо?» Мы были уже совсем около моего дома, и, сворачивая с Райс, таксист заметил худенькую девушку в мини-юбке. Девушка испуганно обернулась на его бибиканье. «Ты посмотри на нее, – сказал он, пытаясь скрыть слезы. – Скажи честно, ты бы ей не засадил?»
Полеман
Яниву он купил игрушечную обезьяну в бейсболке. Всякий раз, когда ей нажимали на спину, она издавала странный вой, высовывала длинный язык и доставала им до самого носа, при этом кося глазами. Дафна сочла эту игрушку уродливой и решила, что Янив ее испугается. Но Янив совершенно счастлив. «Уааа!» – пытается он подражать обезьяньему вою. Он не умеет косить глазами, поэтому хлопает ресницами, а потом заливается счастливым смехом. Детская радость бывает настолько полной, что взрослым за ней не угнаться, а в нынешнем своем душевном состоянии Авнер-папа не смог бы угнаться и за куда менее полной радостью. Дафне он привез из «дьюти-фри» духи, название которых она написала ему на бумажке. Были маленькие и большие бутылки, и он, не сомневаясь, купил большую: когда речь шла о деньгах, Авнер-муж никогда не жмотничал. «Я просила туалетную воду, – сказала Дафна. – Я же написала тебе в записке». «И?» – нетерпеливо спросил он. «Не страшно. – Дафна горькой улыбкой дала понять, что в ее словах нет ни крупицы правды. – Ты привез духи. Для меня это пахнет чуть сильней, чем надо, но все равно прекрасно».
Маме он привез упаковку длинного «Кента». С подарками для мамы всегда было легко. «Знаешь, что? Я очень беспокоюсь из-за Яни-ва», – сказала она и яростно разодрала целлофан на сигаретной пачке. «Что не так с Янивом?» – спросил Авнер-сын равнодушным тоном человека, знающего, с кем он имеет дело. «В детской консультации сказали, что для своего возраста он слишком маленький и не дает сдачи, когда его бьют. Но это бы еще ладно…» «Что значит 'когда его бьют'? Кто-нибудь его бьет?» «Я его бью немножко, не бью, конечно, а так, толкаю, чтобы научить его защищаться. Но он только забивается в угол и визжит. Я тебе говорю, в следующем году он пойдет в ясли. Если он до тех пор не научится себя защищать, другие дети сделают из него котлету». «Никто из него ничего не сделает! – рассердился он. – А ты перестань, пожалуйста, быть сумасшедшей бабушкой!» «Хорошо, хорошо, – обиделась мама и закурила. – Но если бы ты дал мне договорить, ты бы заметил – я сама сказала, что это еще ничего. Но ребенок не умеет говорить «папа», а это, на мой взгляд, действительно никуда не годится. Ты когда-нибудь слышал о ребенке, который не умеет говорить «папа»? И не то чтобы он не разговаривал, – он знает много слов: «баба», 'свет', «вода» – только «папа» он не знает. А если бы не я, так он бы и слово «баба» никогда бы не выучил». «Он не называет меня «папа», он называет меня ласкательным именем, – попытался улыбнуться он. – Не делай из мухи слона». «Прости меня, Авнер, но 'Алло!' – это не ласкательное имя. 'Алло!' кричат в трубку, когда плохо слышно. Ты знаешь, что Авива, соседа снизу, он называет по имени, только своему отцу кричит 'Алло!', словно ты был какой дебил, занявший его стоянку».
«Эта страна – вроде женщины, – сказал Авнер-бизнесмен немецкому инвестору на вымученном английском. – Красивая, опасная, непредсказуемая – в этом часть ее шарма. Я не променял бы ее ни на одну страну в мире». Как нередко случалось и раньше, он не знал, говорит ли правду. Может быть, и да. По крайней мере, инвесторы гораздо хуже восприняли бы другие, пугающие мысли, которые вертелись у него в голове. «Эта страна – грязь под ногтями арабского мира, она считает себя Европой, а на самом деле она – всего лишь комок грязи и пота с развитым сознанием». Нет, на такие слова дивидендов не получишь. «Теперь скажи честно, Герман, – улыбнулся он и легко протянул кредитную карточку татуированной официантке, – есть ли у вас во Франкфурте место, где подавали бы такие прекрасные суси?»
Когда он кончил, они остались в прежней позе. Она – раскорячившись на четвереньках, он – навалившись на нее сверху. Они не двигались и ничего не говорили, словно боялись разрушить что-то хорошее, удавшееся им по ошибке. Устав, он положил голову ей на плечо и закрыл глаза. «Нам хорошо», – прошептала Дафна словно самой себе, но на самом деле – ему. Он почувствовал раздражение. «Пусть говорит, что ей хорошо, – подумал Авнер-мужчина, – но почему ей обязательно надо втянуть в это меня? Всем управлять, все называть своими именами». Не открывая глаз, он почувствовал, как она выскальзывает из-под его тела и как он сам тонет в матрасе. «Нам хорошо вместе», – настойчиво повторила она и ладонью провела вдоль его позвоночника, почти врачебным жестом, будто пытаясь измерить расстояние от затылка до кончика члена. Он все глубже зарывался в матрас. «Скажи что-нибудь», – шепнула она ему на ухо. «Что?» – спросил он. «Неважно, – шепнула она, – просто скажи». «Тебя не удивляет, что он не умеет говорить 'папа'? – спросил он. – Ты знаешь, что он умеет уже говорить даже «яблоко» и называть по именам половину людей в нашем доме?» «Меня это совсем не удивляет, – ответила Дафна своим обычным деловым голосом. – Он зовет тебя 'Алло!' – и ты идешь, вот он и думает, что тебя зовут 'Алло!'. Если тебе это мешает – поправляй его». «Не то чтобы мешает, – пробормотал он, – я просто хочу понять, нормально ли это».
Вечером Авнер-зритель сидел перед телевизором и наблюдал за Янивом. Тот играл с плюшевой обезьяной, по какой-то непонятной причине переставшей завывать. «Алло! – крикнул ему Янив и помахал обезьяной. – Алло!' «Папа», – шепнул Авнер-папа себе под нос почти беззвучно. «Алло! – настаивал Янив и бешено тряс обезьяной. – Полёман!» «Выбирай сам, – не сдавался он. – Или 'Алло!' и 'Полёман!', или «папа» и 'Уаааа!'». Янив услышал, как Авнер-бизнесмен подражает обезьяньим завываниям, на секунду застыл, а затем расхохотался. Сперва Авнер-человек подумал, что это издевательский смех, но через минуту сумел понять, что это – подлинная радость. «Уаааа! – захохотал Янив, бросил обезьяну на пол и двинулся к нему упрямыми, но не слишком уверенными шагами. – Уааа, алло!» «Уа-аа! – взвыл Алло! – папа и подбросил хохочущего Янива в воздух. – Уааа!»
Младенец
В его двадцать девятый день рождения дул приятный ветер с моря, и он это знал, хоть и был далеко, потому что она ненавидела песок и воду, но он все равно знал – на море постоянно ветер. Они как раз вернулись откуда-то на такси, и всю дорогу он держал завернутую в бумагу картонную коробку из «Машбира». То, что лежало в коробке, было самым большим подарком, какой он получал за всю свою жизнь. Не самым красивым, но безусловно самым большим. Он обнимал ее всю дорогу, целовал в щеку и в грудь. С каждым поцелуем заново удивлялся, что она не смущается. Когда он расплачивался, уродливый таксист сказал, что еще никогда не видел такой хорошей пары. Уж сколько он мотается по дорогам, наворачивает круги вокруг Гуш-Дана, как стервятник над открытой могилой, – но такую пару, как они, он никогда не видел. Стоило водителю произнести эти слова, как он почувствовал что-то вроде жарa во всем теле. Жара, готового разлиться в те редкие моменты, когда во вселенной присутствует Великая Истина. Когда потом он рассказывал ей в постели, как он почувствовал себя в тот миг, она сказала, что, если ему нужно позитивное мотивирование от прыщавого таксиста, не способного удержаться на одной полосе, то их любовь, по всей видимости, действительно подходит к концу. Он прижался к ней и сказал, что у нее доброе сердце и что он ее любит, а она заплакала, как принцесса, и сказала, что хотела бы, чтобы он любил ее всю-всю, не только отдельные органы. Теперь его глаза были закрыты, и ветер с моря холодил ему лицо, когда он заснул рядом с ней, обнимая сам себя, как младенец.
How to Make a Good Script Great[15]
