— Все французское войско не оттащило бы меня от тебя.
Она улыбнулась и закрыла глаза. Кендрик сбросил обувь, и легко проскочил над ней, как бы плывя в воздухе, затем улегся рядом с другой стороны кровати. Он повернулся к ней лицом и, подперев голову рукой, стал молча любоваться своей леди.
Ее темные волосы рассыпались на подушке и казались еще более темными по сравнению с белизной наволочки и фарфоровой нежностью кожи. Он всматривался в ее лицо и удивлялся, почему она считает себя некрасивой. Да, мужчины, которых она знала, были дураками. Хотя, наверное, он должен сказать им спасибо. Смешно сказать, но он был рад, что она осталась девственницей, что никакой другой мужчина не прикасался к ней. Ведь если бы он мог на ней жениться, она принадлежала бы только ему одному.
Одна ее рука лежала на покрывале рядом с ним. Если бы он мог, то взял бы ее ладонь и почувствовал, как нежно переплетаются их пальцы. А как бы чудесно было, чтобы ее руки нежно его обняли! Да, за Женевьевой нужно было ухаживать с неторопливой лаской, чтобы не испугать ее. Он отдал бы все за возможность провести с ней хотя бы один час нормальной жизни!
Может, он бы ее целовал, нежно лаская ее губы своими, заигрывая с ее язычком в изысканном любовном танце? Или он полностью утратил бы над собой контроль, схватил и унес ее на кровать, где овладел бы ею и без памяти отдался страстной любовной схватке?
А может, хватило бы простого прикосновения к ее руке? Провести мозолистыми пальцами по ее кисти, затем ощутить гладкую нежность запястья? Только один раз, чтобы знать, что ее кожа такая же гладкая, как и на вид? Он сжал веки и начал про себя молиться о чуде. Только один раз. Простое прикосновение.
Протянув руку, он держал ее в течение нескольких мгновений над рукой Женевьевы, воображая, как бы это выглядело, если бы его ладонь не прошла сквозь ее тело, а на самом деле к ней прикоснулась. Он представил себе, что чувствует тепло кожи, суставы пальцев, мышцы и сухожилия между ними. Если бы только почувствовать это наяву.
Он опустил руку.
И на какое-то зыбкое мгновение ему показалось, что он чувствует сопротивление.
Затем ладонь прошла сквозь ее руку и растворилась на фоне покрывала. Он дернулся, как ошпаренный, перевернулся на другой бок и молча выругался, чувствуя, как под веками запекло от непрошеных слез.
— Кендрик?
Он громко откашлялся.
— Что?
— Ты замерз? — пробормотала она. — Мне кажется, ты весь дрожишь.
— С чего бы мне замерзнуть, черт возьми, если у меня нет тела, чтобы чувствовать холод? — рявкнул он.
В комнате воцарилась тишина.
Кендрик застонал и повернулся к ней лицом.
— Прости, любимая, — хрипло прошептал он, — я не хотел на тебя накричать.
Она покачала головой, затем наклонилась, чтобы задуть свечу на прикроватном столике. В бледном свете камина он увидел усталую улыбку на ее лице.
— У нас обоих выдался тяжелый день, и мы устали.
— Да, — согласился он.
— Утром все будет выглядеть лучше.
— Да.
Но он искренне в этом сомневался.
Глава девятнадцатая
Кендрик стоял, укрывшись в тени. Он наблюдал за приемом в парадном зале. Идея возродить этот древний обычай празднования Рождества принадлежала Женевьеве. Кендрик не противился приготовлениям, потому что они напомнили ему о доме, а в этом году впервые за все столетия он вдруг почувствовал, что соскучился о нем.
На протяжении двух недель жители городка по вечерам навещали замок. Здесь их ожидало обычное угощение, которое в старые времена символизировало заботу лорда о своих подданных — он делился с ними запасами на зиму.
Каждый вечер Женевьева оставляла хозяйское кресло возле стола пустым, а сама садилась рядом, где бы ей полагалось сидеть, случись все по-другому. Большинство жителей городка считали ее ненормальной. Другие, такие как миссис Аделаида, находили поступок Женевьевы очень романтичным. Кендрик как-то раз подслушал, как бедная женщина целый вечер пела дифирамбы благородному жесту леди Сикерк. Жители городка даже не подозревали, что Кендрик вот уже две недели сидит в кресле, оставаясь невидимым для окружающих.
Женевьева сразу почувствовала, когда он в первый раз занял кресло. С тех пор он каждый вечер сидел рядом, нашептывая ей на ухо разные вещи. Она краснела от его не слишком приличных комментариев и улыбалась словам любви. Его это устраивало.
Но только поначалу.
Сейчас все изменилось. Был Канун Рождества. Он должен был сидеть в кресле возле нее. Вместо этого он прятался в тени, как какой-то зачуханный помощник конюха, которому стыдно показаться на люди. От отчаяния он стиснул зубы. Никогда еще он не чувствовал себя настолько униженным.
Довольно. Больше он этого не вынесет. Он бушевал, кипел от злости три недели, с той самой ночи, когда попробовал дотронуться до своей возлюбленной. Ему казалось, что он сходит с ума. Сейчас он сядет за стол на законное место, и когда гости разойдутся, заберет свою леди наверх и вручит ей подарок, а потом задаст один-единственный вопрос. Пришло время действовать.
Не дав себе времени на раздумья, он стремительно вышел из тени, взошел на помост и подошел к столу. Уорсингтон быстро отодвинул кресло, и Кендрик сел.
В зале воцарилась мертвая тишина.
Все смотрели на него, как загипнотизированные. Ему с трудом удалось сохранить невозмутимое выражения лица, но сейчас дороги назад уже не было. Сжав челюсти, он посмотрел на свою леди, как будто ждал возражений с ее стороны.
Женевьева просто улыбнулась.
— Добрый вечер, лорд Сикерк.
Он кивнул с властным видом.
Она улыбнулась еще шире.
— Твои гости уже прибыли, любимый.
— Да, я вижу, — снова кивнул он, чувствуя, что не хочет смотреть ни на кого другого. Боже, неужели он окончательно свихнулся?
— Может, ты хочешь сказать несколько слов? Для приветствия.
Кресло стояло достаточно далеко от стола, чтобы Кендрик встал, не пройдя сквозь него. Он поднялся и оглядел всех присутствующих.
Половина собравшихся бросилась к выходу. Скорость, с какой они добрались до двери, была рекордной. Это могло показаться смешным, но Кендрику вдруг стало грустно. Как будто он собирался схватить их и зажарить в очаге на медленном огне!
Он открыл было рот, собираясь позвать их назад, но раздумал. Гордость его была уязвлена, но она еще оставалась при нем. Если им так хочется, черт с ними, пускай убираются вон. Те, у кого хватило мужества остаться, услышат его изысканное приветствие и отведают его лучшие яства и вина. Остальные пускай катятся к черту.
Входная дверь с грохотом захлопнулась. Затем наступила тишина. Кендрик окинул взглядом человек
