было бы испорчено безнадежно — помочь нельзя лишь покойнику. Однако должен признаться, что где-то в тайном уголке своего сердца я надеялся, что тело его в конце концов устанет поддерживать в себе жизнь. Иногда по ночам, не заботясь о собственной душе, взывал я к Владычице, моля ее о том, что если уж не суждено ему исцелиться, то пусть хотя бы будет позволено умереть — сейчас, пока он свободен от нечистых помыслов...
Но у нее не было уготовано для своего блудного сына столь легкой доли.
Когда в сумерках прибыл Берис, он потребовал от меня отчета. Он старался держать себя учтиво, однако было ясно, что у него нет времени на любезности. Внимательно выслушав мое суждение о состоянии больного, он довольно доброжелательно объявил, что я, невзирая на сложности, неплохо постарался, а теперь дело за ним.
Этого я и ждал. Сказать по правде, будь на месте Бериса кто-нибудь другой, я был бы только рад этому приезду: кто же еще сумеет оказать моему господину столь непреложную помощь, если не верховный маг Верфарена. Но при мысли, что господин мой окажется в этих вот руках, у меня внутри все переворачивалось.
Под конец я удивил магистра Бериса, да и себя заодно. Стоило ему направиться к постели Марика, как я тут же преградил ему путь, встав между ним и хозяином. Хотя у меня и в мыслях такого не было. Тело мое двигалось словно само по себе, понукаемое глубочайшим внутренним порывом.
— В чем еще дело, целитель Майкель? — спросил он весело. К своему удивлению я услышал, как слова сами собой слетают с моих губ:
— Простите великодушно, магистр, но я не доверю его вам. У больного следует спросить, согласен ли он, чтобы приставленный к нему целитель принял помощь постороннего лица, а мой подопечный не в состоянии дать вам свое согласие.
Берис даже не взглянул на меня.
— А почему же, целитель Майкель, ты посчитал за верное не принимать моей помощи? — спросил он, не отрываясь от своих приготовлений.
— Магистр, вот уже четырнадцать лет я числюсь целителем в этой гильдии. Марик знает меня и доверяет мне. При нынешнем его состоянии доверие — ценнейшая и очень хрупкая вещь. Я залечил провал в его разуме с помощью плодов лансипа, но это лишь первый шаг. Каждый вздох его сопровождается страхом. Если кто-то дотрагивается до него, помимо меня, он пускается в крик. Так что пока я должен настоять на том, что бы он остался на моем попечении.
Наконец-то я привлек его внимание. Сузив глаза, он впился в меня взглядом. Казалось, прошла целая вечность; наконец он пожал плечами.
— Хорошо же. Во имя Сил, Майкель, я делаю тебе вызов: докажи, что ты более годен для того, чтобы исцелить этого человека, нежели я.
Что? Вызов по всей форме? Здесь?
Пока я удивлялся, он в два счета призвал свою силу — и весь засветился ярко-бирюзовым сиянием, так что больно стало смотреть. Я попытался было воззвать к собственной силе — но тут он нанес удар. Неожиданный и беспощадный, что как-то слабо сочеталось с занятиями целительством. И мне показалось, за миг до того, как я лишился чувств, будто голубоватое сияние вокруг его фигуры изошло черными линиями...
Когда на следующее утро я очнулся, мир для меня изменился, но еще больше изменился я сам.
Первым, что я увидел, едва открыв глаза, было лицо Бериса, склонившегося надо мною. Он улыбался. И тут вдруг я осознал, какая у него хорошая улыбка, открытая и искренняя, и удивился, как я мог предаваться столь темным суждениям о нем.
— Что ж, Майкель, ты вновь с нами. Как самочувствие? — спросил он. Речь его действовала успокаивающе, и теперь я понимал, отчего он имел такой успех в Верфарене. От одного лишь его присутствия людям становилось лучше.
— Со мною все хорошо, магистр, — ответил я. Голос мой оказался слабее, чем я того ожидал, и меня довольно сильно мутило — должно быть, поэтому я лежал в постели под присмотром Бериса. Но почему же он здесь?
Он уселся.
— Боюсь, мне придется извиниться перед тобой, мой юный друг. Вчера вечером я так устал и настолько был озабочен несчастной участью своего давнего друга Марика, что обошелся с тобою слишком уж круто. Я сперва лишь попросил тебя разрешить мне осмотреть его, а когда ты отказал мне в этом, боюсь, что я вышел из себя и бросил тебе вызов. Я искренне прошу прощения. Если тебе хочется, чтобы я оставил его на твое попечение, я с радостью соглашусь.
— Могу ли я отрицать ваше право ухаживать за ним, магистр? — ответил я, еще больше смутившись. — Признаюсь, я ничего не помню из того, что было вчера вечером. Вы говорите, я не позволял вам даже посмотреть на него? Чем же я при этом руководствовался?
— Боюсь, отнюдь не здравым смыслом. — Он взял меня за запястье, чтобы проверить, как работает мое сердце, и опять улыбнулся. — Вновь набираешься сил. Хорошо. — Он глянул на меня. — Должен сказать, однако, что приехал я как раз кстати. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы изгнать из тебя лихорадку.
— Лихорадку? — переспросил я и приложил ладонь ко лбу. Жара не было.
— Это уже в прошлом, рад тебе сообщить, — сказал он с улыбкой. — Могу лишь предположить, что, когда я прибыл, лихорадка уже завладела тобой, а иначе с чего бы тебе отказывать мне в праве увидеться со старым другом, нуждающимся в моей помощи?
— И правда, с чего? Должен попросить у вас прощения, магистр, — я кисло улыбнулся. — Говорите, вы бросили мне вызов? И я принял его? Должно быть, меня и впрямь лихорадило: я бы никогда не сделал такого в здравом уме. Я глубоко уважаю ваши способности. — Как ни пытался я припомнить недавние события, так и не смог: в памяти словно зияла брешь. Встряхнув головой, я улыбнулся: — Должно быть, я свалился как подкошенный, только вот ничего не помню.
— Тебя уже шатало, когда я призвал свою силу, — ответил он. — Я тебя и коснуться не успел — а ты вдруг распластался на полу. — Он негромко рассмеялся. — Я, правда, испугался, и поделом. Боялся, что убил тебя. Но не волнуйся, теперь все в порядке, делу конец, как говорится. Как ты, встать сможешь?
Я попробовал — и обнаружил, что вполне способен стоять; правда, немного кружилась голова. Я увидел, что нахожусь в собственных покоях — должно быть, слуги перенесли меня сюда после того, как я упал. Берис отвел меня к столику, который он велел поставить в моей приемной, и там мы вместе позавтракали. Трапеза была легкой, как и предписывается всем тем, кто только начинает поправляться после лихорадки. После завтрака мне значительно полегчало — в положении больного я бываю просто ужасен, как, впрочем, и большинство целителей, — и тут я заметил, что вид у Бериса не в пример цветущий. Он весь так и лучился здоровьем и, казалось, помолодел лет на десять — не то что тогда, при последней нашей встрече.
Когда я сказал ему об этом, он улыбнулся:
— Выходит, это уже настолько заметно! Благодарю тебя, со мной и вправду все хорошо. Я провожу опыты с лансипом, что я получил благодаря последнему рискованному предприятию, которое провернул совместно с Гундарской гильдией. — Нагнувшись поближе, он добавил заговорщицким тоном: — Знаешь, я слышал то старинное предание о чудесном лансиповом снадобье, что дарует старикам вторую молодость, и подумал: раз у меня теперь есть и желание, и возможности, почему бы не попробовать? — Вновь откинувшись на спинку стула, он чуть заметно покачал головой. — Увы, — продолжал он обычным голосом, — россказни несколько преувеличены, однако я чувствую себя сейчас куда лучше, чем когда-либо за многие годы. А если это заметно и для глаза стороннего наблюдателя — что ж, тем лучше! Боюсь, старение — не такая уж приятная штука, и стало быть, любая отсрочка здесь весьма кстати. — Потом он посмотрел на меня внутренним взглядом целителя и, казалось, остался доволен. — Ты, похоже, поправился. Не желаешь ли пройтись со мной, посмотреть на нашего подопечного? — Глаза его блеснули. — Или мне придется еще раз бросить тебе вызов? Мы оба рассмеялись.
— Нет, не нужно. Разве что меня вновь охватит лихорадка, тогда уж действуйте, как сочтете нужным, — ответил я. — Однако же я предпочел бы впредь не терять головы — если, конечно, получится. Давайте посмотрим, что мы сумеем сделать вдвоем для моего несчастного хозяина.
